Не переставая показывать свои красивые зубы, она спросила:

— Кажется, Никита? Я не обозналась? Не ошиблась?

— Не ошиблась, — ответил Никита, все еще не веря, что это была Лиза. — Ты откуда взялась?

— Специально тебя подкарауливала, — смеясь, ответила Лиза.

— Зачем я тебе нужен?

— Иду на завод, я здесь работаю. Отойдем в сторонку. — Она взяла его за локоть, отвела поближе к забору, чтобы их не было видно. — Ну, Никита, тебя не узнать! Почернел, бородой оброс. Да такого тебя и родная мамаша не признает. Или болен?

— Ты что, аль ничего не слыхала про меня?

— Слыхать-то слыхала… Ну как же так, Никита?

— Да, мы с тобой давненько не видались, — не желая отвечать Лизе, сказал Никита. — Живем в одной станице, а как-то так получилось, что не встречались годов десять, а то и более. Я думал, что ты вышла замуж, там, на учебе, и в станицу не вернулась. Как живешь-поживаешь, Лиза?

— Живу, работаю на заводе, сыры делаю. Наверное, приходилось отведывать наш, «Холмогорский», — моя продукция. Мы с Настенькой Бегловой в одной смене.

— Замужем?

— Бог миловал, — смело соврала Лиза.

— Что так?

— То училась, некогда было думать о замужестве. А потом мой женишок куда-то запропал.

— Не пожелала выходить замуж за меня.

— А ты сватал меня? — Лиза все так же с улыбкой смотрела на Никиту, и ей не хотелось говорить ему правду о своем несчастливом замужестве. — Жизнь личная сложилась у меня неудачно. Рассказывать — долгая история, а я спешу, у меня смена. Заглянул бы, дорогу-то помнишь? Я теперь одна, маму похоронила еще в прошлом году. Приходи, посидим, вспомним молодые годы.

— Как-нибудь, — неуверенно пообещал Никита, и они разошлись.

«Эх, беда, не ко времени коню корм, так и мне это приглашение, — думал он, не замечая, как уже вышел в поле. — Случись это раньше, ни за что бы не отказался, обязательно и с радостью навестил бы Лизу. Все такая же развеселая, все такая же белозубая, не бабочка, а заглядение. И откуда взялась? Никогда мы не встречались, а тут — на тебе, Лиза. Даже не верится, что это была она и что говорила со мной. А может, сходить, попарубковать? Приглашает же… Нет, по всему видно, в парубки я уже не гожусь»…

— А! Вот он где, бродяга!

Это Иван Андронов подкатил на мотоцикле, неслышно затормозил, скользя сапогами по траве.

— Ну, здорово, братуха! — Иван протянул Никите пахнущую землей и бензином руку. — Куда путь держишь?

— Так, иду… Сказать — никуда. А ты откель заявился?

— С отряда. Только что сдал Петру смену. Теперь мы с Петром одни, батя наш лежит… Я ехал домой, гляжу, маячит сильно знакомая фигура, ну, я и прибавил газку. Усаживайся сзади, подвезу!

— Куда поедем?

— К тебе домой, а ко мне в гости. Ты что это обходишь свой дом, хоть бы один раз заглянул.

Не отвечая Ивану, Никита молча усаживался на заднем сиденье.

— Валя, жена моя, тоже хотела тебя повидать.

— На что я ей понадобился?

— Клава просила повидаться с тобой. — Иван оглянулся на брата. — Ну, держись, поехали!

Как только Никита вошел в свой двор, и вот тут, впервые, в груди у него что-то шевельнулось, какое-то странное тепло, знакомое и радостное, растеклось по телу. И было ему обидно, что куда он ни смотрел, к чему ни обращал взгляд, всюду видел запустение и одичание, и во всем дворе, как на кладбище, не было ничего живого. И Серко, сидевший на задних лапах возле обгоревшего бревна, казался как бы окаменевшим. Своими немигающими глазами он смотрел на хозяина. Не подошел, не помахал хвостом, а только зевнул, как бы говоря: «Не хочу ни подходить к тебе, ни разговаривать с тобой, все одно понять тебя я не могу». Наполовину сгоревшие ворота покосились, готовые упасть, калитка повисла на одной петле, как на одной руке, золу затянуло, как броней, жесткой коркой, и над всем подворьем стоял, не выветриваясь, не пропадая, вонючий, прокисший запах застаревшего дыма. «Тебя все нет и нет, а без хозяина нам ох как трудно, некому нас ни починить, ни подправить, ни навести былой порядок», — слышался Никите внутренний голос.

Приглашая брата войти в дом и пропуская его вперед — так обычно уступают дорогу важному гостю, — Иван сказал, что две комнаты занимает он с Валентиной, а две — Иван Нестеренко, молодой, недавно женившийся тракторист.

— Кухня у нас общая, — добавил он. — Нам не тесно. Живем мы ладно, дружно. Вот только надо бы условиться с тобой о квартирной плате. А то живем бесплатно, как в своем доме.

Никита молчал. Было видно, его не радовало ни то, что в его доме квартиранты живут дружно, ни радостная, неподдельная улыбка Валентины, ни вышедшая из комнаты и уважительно поклонившаяся ему молоденькая, как школьница, жена Ивана Нестеренко. Никита думал о том, почему то радостное чувство, которое при входе в дом затеплилось у него в груди, вдруг куда-то пропало. Он хмурился еще больше и никак не мог отделаться от мысли, что зря сюда пришел.

Иван поглядывал на брата, смирно сидевшего на стуле, и видел в нем не то чтобы что-то незнакомое, а до странности что-то отчужденное. Отчужденным казалось и его худое, окаймленное бородой лицо, потемневшее и постаревшее, и скучный, ко всему безучастный взгляд, и расстегнутая, давно не стиранная рубашка, открывавшая волосатую грудь, и острый, часто, рывками двигавшийся кадык. Ивану хотелось поговорить с Никитой спокойно, по-родственному, чтобы понять, что у него творилось на душе, и он не знал, как начать этот неприятный разговор. Желая скрыть свою робость, Иван стал рассказывать о станичных новостях, в частности о том, как их брат Петро не послушался отца и купил «Жигули» и как с женой и с детьми Петро ездил на этих «Жигулях» через перевал к морю.

— Много интересного рассказал Петро, — заключил Иван. — Дорога к морю была трудная, но «Жигули» машина отличная.

Никита молчал, казалось, ни о чем не слышал и не хотел слышать, и это его равнодушное молчание было удручающим и тягостным. Таким же он остался и тогда, когда Иван, посмеиваясь и весело поглядывая на Валентину, рассказал забавную историю о том, как жена тракториста Семена Антипова узнала о любовных похождениях своего мужа и цепью приковала его к ножке железной кровати.

— Да ты знаешь Антипова Семена, твой одногодок и бабник, каких поискать! — нарочито весело говорил Иван. — Так вот этот Антипов два дня пролежал на кровати. Узнали о его несчастном положении в отряде. Пришлось посылать к страдальцу комиссию из профкома вместе со слесарем, чтобы выручить попавшего в беду Семена…

— Серко у вас совсем отощал от голода, — не слушая Ивана и думая о своем, сказал Никита. — Не кормите собаку, а через то он и злости лишился. Какой был пес злющий, черт! А теперь? Он что, совсем у вас не гавкает? Сидит себе и помалкивает?

— Первое время выл по ночам, не давал спать, — ответил Иван. — Затянет тоненьким голоском, будто плачет… Наверное, по тебе скучал.

— Собака, а разум имеет.

Ивану не нравился разговор о собаке, и он спросил:

— Тебе известно, что Клава в больнице?

Никита кивнул.

— Никита Андреевич, Клава просила, чтобы вы навестили ее, — сказала Валентина, стоя перед зеркалом и поправляя прическу, стройная, красивая. — Она вас давно ждет. Сестра Надя и дети часто ее навещают. Пришли бы и вы, Никита Андреевич. Как приятно больному, когда проведывают родственники и знакомые. Я сейчас иду в больницу и закажу для вас пропуск. Придете?

Наступило тягостное молчание. Никита печально смотрел на окна, двигал кадыком, будто силясь что-то проглотить, и молчал.

— Так я закажу для вас пропуск, — еще раз повторила Валентина, надевая пальто и повязывая шею яркой косынкой. — Ваня, я сегодня задержусь. — Она остановилась в дверях. — Так я скажу Клаве, что вы придете.

Никита опять промолчал. И когда они остались вдвоем с Иваном, он, казалось, забыл о том, что ему говорила Валентина, сказал:

— Иван, плохо, что зола со двора не убрана.

— Тебя что, кроме собаки и золы, ничто не интересует? — спросил Иван. — Лучше скажи: пойдешь к Клаве? Эх, братуха, братуха, смотрю на тебя и не верю, что это ты. Кто тебя таким сделал? Свой дом забросил, шатаешься по станице людям на посмешище, бородой оброс. Или хочешь, чтоб в станице тебя не узнавали? К Евдокиму в дружки присоседился. Тоже мне, отыскал друга… Отмалчиваешься, не желаешь отвечать?