– А сейчас вы наверняка думаете о том, что жить без горничной в доме абсолютно невозможно, и что это первый показатель нищеты и несостоятельности! – Сашин голос, немного печальный, вывел его из раздумий. – И это меня тоже всегда поражало в аристократах. Пугающая, до нелепого доходящая немощность! Заправить кровать?! Самому?! Да это же сломаться можно от усилий! Подмести пол? Чтобы вывозить в грязи свою дорогую одежду? О-о, боже, какие вы несчастные люди! А ведь в свою очередь считаете несчастными нас!

– Я, помнится, ни слова тебе об этом не сказал, – напомнил Мишель, справедливости ради. Взгляд его был загадочным, в зелёных глазах вновь зажглись весёлые искры. Александра невольно улыбнулась ему.

– Нет, но наверняка подумали об этом! Вот, у вас, например, есть горничная?

– В шестикомнатной квартире? Разумеется, есть. Она заходит раз в два дня, приводит комнаты в божеский вид, получает за это свою плату и благополучно удаляется до следующего раза. Что? Это тоже вызывает твоё порицание? Помилуй, ты же не представляла меня со шваброй и в фартуке, до блеска намывающего паркет?

Саша звонко рассмеялась, попытавшись вообразить себе эту картину, и Мишель засмеялся вместе с ней. Потом не без гордости добавил:

– Что касается всего остального, то я довольно самостоятелен.

– Неужели? – она сделала вид, что не поверила, хотя в глубине души почему-то ни на секунду в нём и не сомневалась. – А готовит вам, должно быть, Ксения Андреевна?

– Ксения? – Мишель вновь рассмеялся. – Сомневаюсь, что она вообще стояла у плиты когда-либо!

– Ах да! – не сдержалась Александра. – Это же не в духе аристократизма!

– Абсолютно не в духе, – вынужден был согласиться с ней Мишель. – Поэтому мне никто и не готовит, к моему величайшему сожалению. Питаться приходиться в ресторанах, кафе или забегаловках, а на крайний случай, приходиться самому…

– Что? – Александра вновь рассмеялась, но ровно до тех пор, пока не поняла, что последняя фраза была сказана вовсе не в шутку.

– Так и знал, что ты не поверишь, – ответил Мишель, сделав скорбное лицо.

– Разумеется, не поверю! Нет, серьёзно? Чтобы мужчина – умел готовить?! Такое на моей памяти впервые. Да и не просто какой-то там мужчина, а вы! - это прозвучало до такой степени двусмысленно, что Александра неминуемо смутилась, но улыбка Мишеля постепенно развеяла её смущение.

– Ты опять забываешь, что я был на войне, – будто в укор, мягко сказал он. – И кормили меня там отнюдь не деликатесами, из уважения к моему офицерскому званию и княжескому титулу. Иногда, во время вылазок, не кормили вообще. Ни один разведчик в здравом уме не будет брать с собой неповоротливого и необученного ничему, кроме готовки, повара, лишь для того, чтобы хорошо отужинать ночью у костра под звёздами. Романтика сомнительная. Так что готовить пришлось научиться волею судьбы, чтобы попросту не умереть с голоду.

Александра зачарованно слушала и не могла оторвать от него взгляда. Когда он рассказывал о войне, то становился таким… настоящим. И эта лёгкая грусть, набегавшая на его лицо, когда Мишель вполголоса предавался воспоминаниям, она даже шла ему, делая ещё более живым, ещё более прекрасным.

"И всё-таки он не такой плохой, каким хочет себя показать!" – поняла Саша, и сердце её снова сжалось. Что за чудеса с ней творились в его присутствии? В самом деле, это начинает казаться неприличным.

– И всё равно, – наконец-то отведя взор, сказала она. – Сложно представить вас у плиты… Вас! Аристократа до кончиков ногтей! Нет-нет, и ещё раз нет, моя фантазия отказывается работать в этом направлении.

– О-о, я ещё и не такое умею, – заверил её Мишель, и вновь голос его прозвучал задорно. На удивление, их диалог получался до того лёгким и непринуждённым, что всё это казалось подозрительным. С кем угодно, но не с ним! Да что уж там, Саша сильно сомневалась, что смогла бы так запросто болтать пускай даже с Серёжей Авдеевым, хотя уж с кем с кем, а с ним-то говорить без стеснения можно было абсолютно на любые темы.

– Я всё равно ни за что не поверю, пока своими глазами не увижу! – вырвалось у неё, как будто она снова забыла, с кем разговаривала. Конечно, она тысячу раз пожалела о своих словах, но Мишель только улыбнулся в ответ и покачал головой.

– Знаешь, это уже наглость, – смеясь, сказал он.

– Как раз в духе моей плебейской натуры! – согласилась Александра и, грустно вздохнув по этому поводу, принялась нервно барабанить пальцами по гладкой поверхности лакированного стола. В очередной раз она не знала, куда деть руки, а теребить волосы, и без того не желающие лежать как надо, она не стала. "И так выгляжу как непонятно кто, он, наверное, смотрит на меня и содрогается от отвращения!" Единственное, чего Саша не могла понять, так это собственного волнения на этот счёт. С каких это пор её стало интересовать, что он о ней подумает? Прочь, прочь, дурацкое наваждение…

– И чего же ты опять молчишь? – его голос, такой тихий, такой красивый и звучный, донёсся до её сознания, и заставил вздрогнуть. Саша подняла голову, вновь заметила его улыбку и растерялась окончательно.

– Думала, что будет лучше провести остаток пути в тишине, чтобы лишний раз не ссориться и не действовать вам на нервы! – выпалила она и снова отругала себя. Зачем?! Ну вот зачем опять она придирается?! Почему нельзя было ответить какой-нибудь безобидной, дружелюбной фразой, например: «Я задумалась!» Неужели она всё ещё обижалась на него за тот холодный приём при первой встрече, а потому намеренно искала повод продемонстрировать ответную неприязнь? И это уже после того, как было объявлено временное перемирие!

Но Мишель, то ли оттого, что опыта в подобных делах имел больше, то ли оттого, что и впрямь ощущал за собой чувство вины, решил из невыносимого старшего братца на время переквалифицироваться в образец заботы и понимания. Её вызов он попросту проигнорировал, и вновь приветливая улыбка озарила его лицо, а потом эта улыбка и вовсе сделалась немного застенчивой, что только добавило ему шарма. И он сказал:

– Не стоит. Мне нравятся твои истории, – откинувшись на спинку сиденья, он изобразил живейшее внимание и попросил: – Расскажи ещё что-нибудь.

Такого поворота в их беседе Александра не ожидала, и у неё сложилось неминуемое впечатление, что Волконский попросту издевается над ней. Ему не может быть с ней интересно! Они слишком разные. И вряд ли он изображал заинтересованность из вежливости – кто она такая, чтобы он был вежлив с ней? Достаточно вспомнить, как он вёл себя в первый день их встречи, и все иллюзии тотчас растают как дым. А уж воспоминания об их памятном столкновении у Софьи Авдеевой на балу и вовсе разгонят последние сомнения.

И вновь защемило сердце, на этот раз в приступе какой-то сухой, холодной тоски. До чего отвратительно это было: осознавать, что он намеренно её дразнит. А потом, наверное, будет смеяться над ней, вместе с этой своей противной Ксенией – над её детской доверчивостью, над тем, что она так опрометчиво подумала, что ему действительно может быть интересно с нею…

Просьба его повисла в воздухе без ответа, поскольку Саша так ничего и не смогла придумать.

– Что же вам рассказать? – еле слышно спросила она, сама не узнав свой голос. И очень удивилась, когда Мишель ответил:

– К примеру, где ты так хорошо выучила французский? – подумав немного, он пояснил: – Ксения мне рассказала…

И вновь Сашенька удивлённо вскинула брови, глядя на него и не веря своим ушам. Волконский и впрямь вёл себя так, словно ему действительно интересно было вести светские беседы с нею и слушать её милую болтовню. От этой мысли Сашино сердце вновь подпрыгнуло в груди и забилось чаще.

– С моим образованием всё не так плохо, как казалось Ксении Андреевне, – с усмешкой ответила она, а сам задумалась – что это она через каждое слово поминает Митрофанову, будто бы в укор ему? Не следовало, наверное, вообще говорить о ней! В конце концов, Ксения – его невеста, и он имеет полное право оскорбиться на чрезмерно резкие высказывания в её адрес! Опомнившись, Саша поспешила продолжить: – Я окончила школу у нас в городе, правда, без отличия. Математика давалась очень тяжело, с трудом вывели на четвёрку, и то стараниями авдеевского гувернёра, господина Прокофьева. Он занимался со мной дополнительно, часов семь подряд, а я вместо спасибо неблагодарно поклялась ему сжечь свою тетрадь, как только сдам экзамен. Уж очень я была на него сердита за эти хождения по мукам!