"Боже мой, боже мой, боже мой!" – монотонно повторял кто-то здравомыслящий у Александры в голове. Сама она про здравый смысл уже позабыла, для неё ничего не существовало в тот момент, кроме этих чарующих зелёных глаз. Не смотри, не смотри, глупая! Он же словно гипнотизирует тебя! И, похоже, делает это неосознанно, вряд ли даже догадываясь, как сладко замирает при этом бедное девичье сердечко…

Саша нашла в себе мужество отстраниться, и Мишель, тут же опомнившись от наваждения, поспешно убрал руки с её талии.

– Благодарю, ваше величество, – выговорила она. Слова давались с трудом, голос дрожал от волнения и упрямо не желал слушаться. Саша опустилась на сиденье, забившись в уголок возле окна, и приготовилась к очередному потоку ехидства.

"Сейчас он скажет, что с моей стороны было верхом непочтительности так на него смотреть… и вообще, как я посмела прикоснуться к его царственной персоне?! – Принялась гадать она, по-прежнему неотрывно наблюдая за ним, ловя каждое его движение, когда он садился напротив. – Господи, какой же он красивый! Господи, почему сердце так колотится? Саша, Сашенька, успокойся немедленно, ты же не на операции, чтобы так нервничать!"

Увы, не помогало. Вообще ничего не помогало, а с каждой секундой становилось только хуже, сердце стучало ещё быстрее, словно намеревалось во что бы то ни стало оставить тесную оболочку и, выпорхнув наружу, улететь в небеса.

"Ну давай же… прогони это наваждение… скажи мне какую-нибудь гадость, как ты это умеешь!" – мысленно взывала она к Мишелю, но тот оказался на удивление молчалив. Он вообще ни проронил ни слова, просто сел напротив и стал равнодушно смотреть в окно.

И кто бы только знал, каких усилий стоило ему это равнодушие!

"Ты сошёл с ума, Волконский! Поздравляю, – констатировал он, разглядывая здания и склады железнодорожного вокзала, медленно проплывающие мимо. – Окончательно тронулся, помешался… Господи, ну что она на меня так смотрит?"

Мишель искренне надеялся, что ни одна из эмоций, возымевших над ним власть, не написана на его лице. По крайней мере, он изо всех сил старался скрыть свои чувства, старательно игнорируя её взгляд. Экая беззастенчивая, однако! Ни одна девушка его круга не позволила бы себе вот так неотрывно смотреть на мужчину, это считалось неприличным.

Сказать ей об этом, что ли? Вновь возобновить их извечную словесную дуэль – ведь гораздо проще изображать из себя невыносимого старшего братца, играя по проверенному сценарию, нежели сидеть, как сейчас, в полнейшем молчании, и… нерешительности?

Это его позабавило – когда он, Мишель Волконский, в последний раз был нерешительным в обществе симпатичной барышни? Да ни единого раза в жизни! А было много разных, причём большинство из них принадлежали к самым высшим слоям аристократического общества. Так что же изменилось сейчас?

Почему самая обычная провинциальная девчонка, без громких титулов и многомиллионного состояния за плечами, действовала на него таким странным образом? Ответ напрашивался сам собой, но Мишелю чертовски не понравился, а потому он предпочёл не думать об этом вовсе, чтобы не тревожить душу лишний раз. С ней и так в последнее время творилось нечто странное…

Немного успокоившись, он глубоко вздохнул и, нахмурившись, наконец-то повернулся к Александре, по-прежнему не сводящей с него пристального взгляда.

– Что? – спросил он, постаравшись, однако, чтобы не прозвучало слишком грубо. – И что ты так смотришь, скажи на милость?

– Не знаю, – покаянно произнесла она. – Просто я никак не ожидала, что вы всю дорогу проведёте в молчании и не будете ко мне цепляться!

– Я? Я к тебе цепляюсь? – Мишель чувствовал, что улыбка прокрадывается на его лицо вопреки желанию. – А ты, часом, ничего не перепутала?

– Конечно, нет! – искренне, как будто сама верила в собственные слова, ответила Александра. – Это же вам не даёт покоя наше неожиданное родство! И знаете что, я вас прекрасно понимаю!

– Да ну? Я сейчас сделаю вид, что меня волнует твоё сочувствие!

– А я тогда сделаю вид, что мне и впрямь безгранично жаль вас! Вы, конечно, совершенно невыносимый тип с ужасными манерами и никуда не годным характером, но даже вы не заслужили такого! Это уж слишком, на мой взгляд. Слишком жестоко.

– Ну, жизнь – она такая, – не стал спорить Мишель.

– А как же справедливость?! Я до сих пор не понимаю, почему хорошие люди в конечном итоге всегда страдают – не подумайте, это я не про вас! – а подлецам всегда всё сходит с рук. Это, хм, впрочем, тоже не про вас, скорее про вашего батюшку и мою маму.

– Да нет никакой справедливости. Жизнь довольно несправедливая штука.

– Но это жестоко!

– Зато это правда. Какой смысл тешить себя иллюзиями? Чтобы потом, когда всё в очередной раз случится не по твоему сценарию, убиваться в отчаянии и сетовать на судьбу? Лучше заранее не ждать от неё никаких поблажек. Так проще. Меньше разочарований в конце.

– Вы удивительно рассуждаете для человека, у которого к двадцати трём годам есть всё, о чём он только может мечтать! – с усмешкой сказала Александра, однако укора в её словах не прозвучало.

– Однако и меня тоже всё это коснулось. Видишь ли, эта несправедливость выбирает своих жертв независимо от их возраста и социального статуса. Беда может случиться с каждым.

– И есть определённая доля иронии в том, что у нас с вами она общая, – сказала Александра, в очередной раз призывая его обратить на это внимание.

"Да понял я это, давно уже понял", – мысленно ответил ей Мишель, но злобный старший брат, нетерпимый и жёсткий, спросил вместо него:

– Где ты ухитрилась познакомиться с моей матерью?

"Похоже, никогда мне не убедить его в том, что мы играем на одной стороне", – с тоской подумала Александра, а сама охотно пояснила:

– У нас в больнице. Алексей Николаевич привёз её с переломами такими страшными, что папин ассистент, тот самый, которого убили недавно, упал в обморок прямо у операционного стола, – взгляд её сделался грустным, когда Саша погрузилась в воспоминания о той самой ночи, после которой она приняла решение стать врачом. – Из докторов никого поблизости не оказалось, их и так-то у нас не слишком много, но в ту ночь и вовсе не было никого, кроме папы. Викентий Иннокентьевич с супругой уехали в Москву, а из медсестёр одна отдыхала после дневной смены, а вторая заболела ещё за два дня до этого и не поднималась с постели. Остальные же жили слишком далеко, за ними попросту не успели бы послать, поэтому ассистировать отцу пришлось мне. Хотя, что значит "пришлось"? Это было моё решение, осознанное и непоколебимое, а мне тогда было всего тринадцать! Но, знаете, когда я посмотрела на неё впервые… что-то у меня в голове щёлкнуло, как будто свет зажгли, знаете? Так иногда бывает, как озарение, что ли… Я посмотрела на неё, и поняла, что если она сейчас умрёт, я никогда себе этого не прощу! Меня не было с ней, когда она падала с лошади, меня не было с ней в дороге, я вообще никогда прежде не видела её, но когда её положили на операционный стол к отцу, я поняла, что ответственна за её жизнь теперь. И, может, я и не была виновата в том, что она так неудачно упала и истекала кровью, но я точно буду виновата, если не смогу её спасти, и смерть её будет на моей совести. Вы можете посмеяться надо мной и сказать, что мне было всего тринадцать лет, а это слишком мало для подобных рассуждений, но, уверяю вас, именно так всё и было.

По Мишелю было видно, что смеяться-то он как раз и не собирается. Наоборот, он внимательно слушал и блистать своим потрясающим остроумием тоже пока не спешил. Тогда Александра решила продолжить:

– Мой нынешний наставник, доктор Сидоренко, как-то сказал, что первый пациент запоминается на всю жизнь. – Он-то, конечно, сказал не совсем так, но повторять Мишелю все пошлости Ипполита Афанасьевича Саша не решилась. – И это чистая правда! Она была у меня первой, пять лет уже прошло, а я до сих пор помню всё, в деталях, будто это случилось только что. И саму Юлию Николаевну я помню очень хорошо. Редкой красоты женщина.