– Судя по твоей разбитой голове, он и сам был не в восторге от такого неожиданного родства, – отметил Мишель. Саша с тоской улыбнулась, глядя в сторону и, пожав плечами, резюмировала:

– Видите как. Никому я не нравлюсь!

Хм, подумал он, изучая её взглядом.

– Он не знает про Рихтера, ведь так? – продолжила Александра, в глубине души плохо себе представляя, зачем она вообще предлагает Волконскому свою помощь, да мало того, ещё и упрашивает его согласиться! – Если б знал – Максим Стефанович давно бы покоился на дне нашей речки. Или по странному совпадению оказался среди моих подопытных в морге, как бедный Юра Селиванов, мой бывший коллега, в прошлом ученик моего отца, а в недалёком прошлом – правая рука Викентия Иннокентьевича. Я всё не могла взять в толк – как и почему он оказался в мертвецкой, с переломанными пальцами, бедняжка, будто его пытали перед смертью… А потом поняла: Воробьёв приехал не один, когда поступил вызов из Большого дома! Он приехал с Юрой, своим помощником, с Юрой, который видел тело Юлии Николаевны! Врач он был так себе, да простит меня Господь, но отравление со смертью от пулевого ранения он бы точно не перепутал. Теперь ясно, почему его убрали с дороги. А тело подсунули мне, чтобы я знала, что меня ждёт в случае непослушания. Что касается Рихтера, насколько мне известно, он жив и здоров. Видела его за день до отъезда, набирал воду в колодце, и на жизнь вроде не жаловался. Впрочем, как бы он мог жаловаться, если он немой? – помотав головой, Александра добавила: – Значит, у вашего отца нет ни малейших причин желать ему смерти, не так ли? И следить за ним тоже не обязательно, так что никто ни о чём не узнает.

По-хорошему, она была права. Но Мишель отчего-то упрямо не желал лишний раз подвергать её жизнь опасности. Ему самому это показалось странным – на одной чаше весов лежала возможность завтра же узнать правду, а на другой – возможные перспективы опасности для этой удивительной девушки. Девушки, которую ещё вчера он ненавидел и презирал всей душой. А ныне отчаянно искал способы обезопасить её от Гордеева, вместо того чтобы приказать готовить карету и ехать к Рихтеру прямо сейчас.

Неисповедимы пути господни, воистину. Как же такое могло получиться?

– Хочешь рискнуть? – спросил Мишель, изогнув бровь. – Не думаю, что это хорошая идея.

– А есть ли у меня выбор? – растерянно спросила Саша. – Я в любом случае обречена. Не на смерть, так на пожизненную муку в виде этого их грядущего союза. Они уже меня убили, ваше величество. Они разрушили мою жизнь, всё то, к чему мы с отцом стремились несколько лет! Что ещё мне терять?

– Жизнь, например.

«Господи, а она ведь совсем не такая, как я о ней думал… Совсем не такая!» – подумал Мишель, испытывая сострадание к ней, а к самому себе – презрение. Да как он мог вести себя с нею подобным образом?! У бедняжки отняли последнее, чем она дорожила, Гордеев изо всех сил старался превратить её жизнь в ад, а он, Мишель, своим никуда не годным поведением ещё и подливал масла в огонь. Он не удосужился даже узнать о ней побольше, а уже сделал выводы и заранее решил её ненавидеть! Как мог он быть столь недальновидным?!

– Ваш отец всё равно не даст мне жизни. И сейчас у меня два пути: молча смириться и проиграть, или проиграть, но перед этим здорово насолить Гордееву, который отчаянно не хочет, чтобы кто-то узнал правду! Угадайте, что я выберу?

– Это может оказаться сложнее, чем тебе кажется, – предостерёг её Мишель.

– Поговорить с моим старым соседом? Та ещё сложность!

– Видимо, труп твоего бывшего коллеги, преподнесённый на блюдечке, тебя ничуть не впечатлил? – поинтересовался Мишель. Потом нахмурился и добавил: – И вообще, что ты делала в больничном морге? Ты разве по этой специальности?

– Нет. Воробьёв отправил меня туда в надежде, что я испугаюсь покойников, с коими прежде не работала, а ещё потому, что мой теперешний начальник – отвратительно сложный человек, ещё хуже, наверное, чем вы! – Александра была прямо-таки сама искренность этим вечером. – Расчёт был на то, что я либо провалю задание сама, в силу того, что это… как бы вам сказать… не совсем подходящая работа для девушки. Либо на то, что заведующий анатомическим отделением прогонит меня взашей, после того как мы не сработаемся. Воробьёв молодец, план придумал что надо! Вот-вот сработает.

– И даже это не заставило тебя задуматься о том, что мой отец гораздо могущественнее, чем кажется? – надавил на больное Мишель, про себя дивясь изворотливости Ивана Кирилловича, а также невероятной Сашиной стойкости.

А ей вдруг показалось странным, что он так старательно её отговаривает – это просто не укладывалось у неё в голове. Зачем, почему? Разве он не видит собственных выгод?

– Гордеев – страшный человек, тут я согласна. Но если бы я хотела сдаться без боя, сидела бы я сейчас здесь, с вами? Уж наверняка отнесла бы эту папку Ивану Кирилловичу, взамен на пожизненное разрешение работать в больнице на тех же условиях, что и все остальные! Вопрос в том, что я ему не доверяю, это раз, и – я презираю его всеми фибрами души, это два. И мне непонятно, к чему вы всё это говорите. Сами-то не побоялись бросить ему вызов!

– Я – другое дело. Я его сын, мне проще. Меня он, по крайней мере, не убьёт. А вот тебя может.

– Может, – согласилась Александра. – Но вряд ли станет.

Не то чтобы она верила собственным словам, но желание встретиться с Рихтером пересиливало здравый смысл, и вряд ли Саша могла объяснить причины самой себе.

– Моя мать, видите ли, очень любит меня, – продолжила она. – Когда они с отцом разошлись, я собрала вещи и ушла с ним. Мне было тринадцать лет. С тех пор мы виделись с нею крайне редко, потому что я всё время была занята работой в больнице, куда она не приходила, чтобы не встречаться лишний раз с папой. В основном по праздникам, вроде Рождества, Пасхи или именин моего младшего братика. Или на приёмах у Софьи Авдеевой, совсем уж изредка. И так в течение пяти лет. Мне кажется, она мучилась без меня, всё-таки единственная дочка, мамина гордость, родная кровиночка и всё такое. И когда отца забрали на фронт, мама настояла на моём немедленном возвращении домой, и была на всё готова, лишь бы только я осталась с ней. Она любит меня, ваше величество. А ваш отец, к сожалению, любит её. Моя смерть сделает её несчастной, а он этого не хочет, поэтому решится на это лишь в самом крайнем случае.

– Поэтому я и не рекомендую тебе давать лишних поводов для беспокойств. Ты и так уже настроила его против себя как могла, так зачем усугублять? Всё это может очень плохо закончиться в один момент, и ты прекрасно это понимаешь.

– Да, но… – задумавшись, она замолчала, а потом подняла на него выразительный взгляд и сказала-таки: – Но теперь у меня есть вы.

Ха! Мишель улыбнулся ей в ответ, не надменно, как обычно улыбался, а мягко, дружелюбно. А сам подумал, что ещё пару секунд под этим взглядом, и он попросту утонет в её бездонных, карих глазах, с удивительным янтарным оттенком. Они манили его, и не желали отпускать.

– Так-то оно так, но я всё же не всемогущ, – сказал он после непродолжительного молчания. Саша едва ли не вздохнула с облегчением – неужели, неужели он действительно не бросит её наедине с их общими проблемами? Неужели удалось убедить, склонить-таки его на свою сторону?

– Они вас боятся, ваше величество! – произнесла она, наконец-то отведя взгляд. Пейзаж за окнами был такой красивый: солнце практически полностью спряталось за домами, розовые сполохи алели на западе, весеннее небо было изрезано редкими облаками, ярко-красными от проблесков последних солнечных лучей. Картина куда более невинная, чем созерцание Волконского, стоявшего мало того, что в опасной близости от неё, так ещё и глядящего так волнительно. И ещё эта его не до конца застёгнутая рубашка…

– И тем не менее, – упрямо гнул своё Мишель.

– По-моему, ваше аристократическое величество попросту брезгует принять помощь от бедной плебейки! – с усмешкой сказала она.