– Почему вы их не надеваете? – спросила Александра тем временем, бережно убрав мундир назад в шкаф. Затем, притворив дверцы, она развернулась и, прижавшись к ним спиной, внимательно посмотрела на Мишеля.
Он такого вопроса не ожидал.
– Что? А зачем?
– Ну, как же… – неуверенно протянула Александра. – Не для того же вам их дали эти ордена, чтобы они пылились в шкафу! Да и потом… девушки любят героев!
– По-твоему, здесь есть, чем гордиться? – задумчиво спросил Мишель, кивая ей в сторону двери в гостиную, манившую непривычным гостеприимством. Вести разговоры в собственной спальне у него как-то не получалось: мысли возникали совершенно не те, особенно при взгляде на кровать со смятыми простынями. Саша покорно вышла и, проходя мимо, подняла глаза и спросила тихо:
– А разве нет?
– Нет, – отрезал Мишель, и короткое слово это прозвучало предельно искренне. Такой ответ Саше показался странным. Зная о завышенном самомнении Волконского, она была готова скорее к очередному приступу безграничного самодовольства, но ничего такого не последовало. И Мишель снова несказанно удивил её, когда повёл себя с точностью до наоборот.
– С вами многие бы поспорили, – не унималась Саша. – Ордена не дают просто так!
– О, да. Но, помилуй, чем же здесь гордиться? Убийствами? Тем, что на моём счету больше загубленных жизней, чем у моего отца? К счастью, я не он. У меня всё это вызывает лишь чувство безграничной тоски. И бессмысленности.
Боже мой, только и смогла подумать Александра, во все глаза глядя на него. А вслух сказала:
– Странный вы какой-то.
– Уж какой есть, – отозвался Мишель, вновь улыбнувшись, в ответ на её пытливый взгляд.
Разумеется, сказать она хотела совсем не это. И вряд ли он понял, что она имела в виду. Вряд ли он вообще понимал, до чего необычно выглядит это со стороны – видите ли, как к князю к нему везде должен быть почёт, уже потому, что ему повезло родиться аристократом, в то время как другие вещи, вроде своих геройских подвигов, Мишель упрямо не признавал и не считал поводом для восхищения, хотя именно в них была заслуга уже непосредственно его. И если он не испытывал ни малейшей гордости за всё это – зачем вообще было идти на войну?
«И чего она на меня так смотрит?» – искренне забавляясь, подумал Мишель. И кивнул ей в сторону небольшого кресла, обитого голубым бархатом, что стояло напротив незанавешенного окна, приглашая присесть.
Александра снова вздохнула, всячески выражая своё безграничное нежелание находиться в его обществе, но послушать – послушала и плавно опустилась в мягкое, удобное кресло. Мишель подошёл к столу напротив, облокотился на него и, задумчиво склонив голову на плечо, внимательно посмотрел на свою ночную гостью.
"Какая она красивая, однако!" – отметил он, неожиданно для самого себя, и тотчас нахмурился собственным мыслям. Только этого не хватало, в самом деле!
Александра его взгляд выдержала и даже голову гордо подняла, как обычно, упрямо вскинув подбородок, всеми возможными способами пытаясь показать, что она совсем не боится. Хотя что-то внутри у неё всякий раз переворачивалось, когда она смотрела на этого человека. Он действовал на неё странно.
– И что прикажешь с тобой делать, Александра?
Она состроила измученную гримаску, а затем улыбнулась.
– Вот уж не знаю, ваше величество! Спасибо на том, что хотя бы не прогнали. Ваша царственная щедрость поистине не знает границ!
– О да, я такой, – Мишель весело улыбнулся. – А если серьёзно, дела наши хуже некуда.
"Наши"? Он действительно так сказал? Александра попросту не поверила своим ушам. Кажется, самое время было прижать руки к груди, чтобы не дать бедному сердечку вырваться наружу – до того отчаянно оно колотилось.
– Что вы вообще намерены делать со всем этим? – спросила Саша, неопределённо махнув рукой на папку с бумагами, которая осталась лежать в коридоре.
– Для начала, разобраться, кто и за что убил мою мать, – отозвался Мишель. Голос его делался мрачным всякий раз, когда упоминалась Юлия Николаевна, однако Саша обратила внимание на другое.
– Как это "кто" и "за что"? А по-вашему, это не очевидно? Могу подкинуть пару догадок. Имя первого и единственного подозреваемого начинается с буквы "И", а фамилия на букву "Г". Нет никого на примете?
– Это не он, – весьма уверенно произнёс Мишель.
– Что значит, "не он"? А кто же ещё?
– Этого я пока не знаю, но собираюсь выяснить в ближайшее время.
– Вот как. Не знаете, стало быть? И предположений никаких нет?
– К сожалению, нет. Мы с нею в последнее время были не настолько близки, и в дела свои она меня не посвящала.
– Ваше величество, вы здоровы? – на всякий случай спросила Александра.
– Кажется, да. А впрочем, тебе должно быть видней, ты же доктор!
– По-моему, нездоровы, – усомнилась Александра. – Только так можно объяснить ваше желание не видеть очевидного! Я, конечно, понимаю, он ваш отец, родственные чувства, и всё такое… Вам тяжело поверить, но… иногда такое случается, знаете ли! Я вот, например, не в восторге от своей матери, и мне абсолютно непонятны некоторые её поступки, но от этого она не перестаёт быть моей матерью, какой бы плохой она ни была! Приходится порой заставлять себя закрыть глаза на здравый смысл и верить в невероятное.
Рассуждала она на удивление разумно, Мишель вновь улыбнулся и категорично покачал головой.
– Тем не менее, это не он.
– Потому что он ваш отец, дворянин, аристократ и всё такое? А убийство – удел плебеев, вроде нас? И потому, что он никогда бы не осмелился поднять руку на святейшую женщину, вашу матушку?
– И поэтому тоже.
– Боюсь, я не понимаю! – категорично сказала Александра, покачав головой. Волосы от этого движения затанцевали вокруг её лица, и Мишель невольно залюбовался, очарованный этим милым зрелищем. Потом он опомнился и, решив, что хуже, определённо, не сделает, если покажет ей письмо. Может, и не стоило, но Мишелю не хотелось, чтобы Саша грешила на Гордеева почём зря. Да, его следовало бы остерегаться, но удара нужно ждать вовсе не с той стороны, откуда ожидала Сашенька.
– Моя мать написала предсмертную записку, – сказал он, обойдя стол с другой стороны – пиджак висел на стуле, аккуратно сложенный, прощальное послание Юлии Николаевны хранилось во внутреннем кармане. – Не ту, которую отец якобы обнаружил возле её тела, другую. Адресованную лично мне. Я должен был получить её только в случае, если буду возвращаться с фронта домой, на её похороны. Выходит, она заранее знала о том, что её убьют.
С этими словами Мишель протянул Александре бумагу. Их пальцы на мгновение соприкоснулись, и Саше стоило огромнейших усилий, чтобы с позором не отдёрнуть руку, как Иннокентий позавчера на балу. Но прежде, чем прочитать послание, она ещё несколько секунд смотрела на Мишеля, искренне недоумевая, с чего это он вдруг с ней откровенничает?
Окажись на его месте любой другой – да хоть тот же Голицын, в самом деле! – в таком поведении не было ничего удивительного, но Мишель за эти два дня успел так зарекомендовать себя, что теперь любая милость с его стороны казалась страшно подозрительной.
"Наверное, я просто сплю", – решила Александра. Это объяснение показалось ей исчерпывающим, и тогда она принялась внимательно читать. Пусть это и сон, но даже во сне ей хотелось знать правду.
«Никого не слушай, и никому не верь. Особенно отцу. Если ты читаешь эти строки, то меня, скорее всего, уже нет в живых. Найди Рихтера. Он единственный знает правду. Позаботься о Катерине, и Ксению, пожалуйста, не бросай. Она хорошая девушка и любит тебя. Береги бабушку и Алексея. И не держи зла на отца, прости его, если сможешь, и – отпусти. Помнишь, ты же сам говорил мне как-то: отпустить – это самое лучшее.
С любовью. Мама»
Мишель внимательно наблюдал за тем, как она читает, и когда Саша подняла глаза, их взгляды вновь встретились.
