– В честь дедушки назвали, – попыталась оправдаться она. – Впрочем, можете называть меня Анной. Или Викторией! Или Марией? Как вам больше нравится?

Сидоренко весело рассмеялся в ответ, заставив громко ахнуть подслушивающую под дверью медсестру Веру. Той было любопытно, как пройдёт знакомство новенькой с самым отвратительным доктором Басманной больницы, вот она и позволила себе вольность, нагнувшись к щёлочке.

– С юморком девка, погляди-ка! – хмыкнул Сидоренко.

– Куда деваться… – пробормотала Александра, опустив взгляд. Созерцать недовольную крючконосую физиономию Ипполита Афанасьевича у неё не было ни малейшего желания.

– Ну, тогда пошли, красавица! Поработаем немного, хе-хе.

– Что, прямо сейчас? – с ужасом спросила Саша, тотчас же подняв глаза.

– А что, испугалась? – Сидоренко неприятно осклабился, продемонстрировав жёлтые от табака зубы, и подмигнул ей. – Не бойся, солнышко! Бояться надо живых, а не мёртвых.

«И ничего я не боюсь! – упрямо поджав губы, убеждала себя Александра, пока они с доктором шли вниз, в полуподвальное помещение, служившее мертвецкой. – Просто для начала не помешало бы подготовиться… я не думала, что так скоро… я не… Господи боже мой, крысы!»

Несколько жирных, упитанных крыс сбежало с лестницы и спряталось по углам, одна же остановилась в нерешительности, в тусклом пятне электрического света, точно в лучах софитов, и с интересом уставилась на вновь пришедших.

– Это Авдотья, – то ли в шутку, то ли всерьёз представил Ипполит Афанасьевич. Крыса пискнула что-то в ответ и сбежала, последовав за своими товарками. – Эй, Авдотья, ну куда же ты?! – он рассмеялся, и смех его был противным и скрипучим.

Никогда прежде Александра не бывала в столь жутких местах. Это больше походило на пыточную камеру, чем на морг. Правда, в пыточной камере Саша не бывала и подавно, но отчего-то ей казалось, что выглядеть она должна именно так: сырое, мрачное помещение с низким потолком, гулкое эхо отдаётся от сдавливающих стен, а когда оно умолкает, растворяясь в спёртом воздухе, на несколько секунд наступает удручающая тишина. И сначала кажется, что эта тишина вот-вот поглотит тебя, но потом она вдруг отступает, и тогда становится слышно, как где-то в отдалении капает вода, да скребутся по углам жирные, откормленные крысы. Саша поймала себя на мысли, что предпочитает не знать, чем именно они здесь питаются. Ей сделалось дурно от таких размышлений, а ещё от этого невероятно тяжёлого, зловонного воздуха, и она испытала одновременно и головокружение, и безграничный позор.

Хуже всего, что Воробьёва-то винить не в чем. Она будущий доктор, чёрт возьми, и она обязана была, как сотни докторов до неё, пройти все семь кругов ада, начинающиеся с больничного морга! Спасибо любимому папочке, уберёг. А если бы сразу привёл её в прозекторскую, глядишь, начисто отбил бы желание заниматься медициной! Они ведь такие страшные, эти покойники! Землисто-серые, иссиня-серые, желтовато-синие, серо-жёлтые, и ещё серо-голубые, утопленники. Голова закружилась сильнее, и Саша ощутила острый приступ тошноты.

– Вот с этого, пожалуй, начнём! – бодро сообщил Сидоренко, остановившись перед одним из столов.

Как он только их различает? Все ведь одинаковые, лежат в один ряд! Ах да, номерные бирки на пальцах! Господи, да что же это, где её внимательность?

– Халат накинь, – скомандовал доктор, кивнув в сторону шеста, где висело несколько халатов. Все они оказались ей велики, и Александре захотелось сказать об этом своему наставнику, чтобы, сославшись на отсутствие нужного размера, сбежать из этого ада как можно скорее.

Но вместо этого она лишь потуже повязала пояс да рукава закатала так, чтобы руки остались свободными.

«Я что, всерьёз собираюсь это делать?!» – с ужасом спросила себя Саша. Сглотнув подкативший к горлу комок, она подошла к столу, у которого стоял Сидоренко.

– Не делала вскрытия прежде? – полюбопытствовал он, когда девушка остановилась рядом.

– Нет, – утаивать правду не имело смысла. Александра не сомневалась, что все её чувства в тот момент были написаны у неё на лице.

– Ха. Значит, этот у тебя будет первый! Его ты надолго запомнишь. Это как первый мужчина или первая женщина, хочешь не хочешь, а помнить будешь всё равно! – тут он замолчал, надеясь, очевидно, что Александра подтвердит его рассуждения или хоть как-то отреагирует на них. Но она пропустила бестактность мимо ушей, глядя на совсем ещё молодого юношу, лежавшего на столе.

Отчего он умер? Молоденький какой, надо же! Сердце вмиг наполнилось острой жалостью, Саша даже успела предаться возвышенным размышлениям о том, как это несправедливо, когда умирают молодые, прежде чем Сидоренко вложил скальпель в её руку и сказал:

– Вперёд.

«Он что, издевается надо мной?» – мысленно возмутилась Александра, затем вскинула голову и посмотрела на Сидоренко с безграничным недоумением.

– Что-то не устраивает? – с деланным добродушием спросил тот, после чего сел прямо на один из пустых столов, с которого не так давно убрали покойника, снял свои очки и начал с усердием протирать стёкла. – Ах да, я забыл предупредить, если ты вдруг ошибёшься с заключением, я скажу об этом Воробьёву, и на этом твоя практика закончится.

– Это нечестно! – вырвалось у неё. Пусть Саша и поклялась не показывать никому своего возмущения, но это уже переходило все границы.

А Сидоренко просто не нужны были ученики. Он хотел остаться один, королём в этом царстве мёртвых, и предаваться пьянству в тишине и спокойствии больничного морга. Новенькая ученица ему в этом только мешала, если, конечно, не решилась бы составить компанию в распитии крепких напитков, пока не видит Воробьёв.

Чёртов Воробьёв, который прекрасно об этом знал! Он знал, к кому отдавал её, заранее всё продумал, предатель! И что интересно, если бы не тот подслушанный разговор, со стороны всё и впрямь должно было выглядеть невинно: бедная девочка, никогда не видевшая покойников, испугалась проводить вскрытие, провалила задание и с позором сбежала. Сидоренко здесь ни при чём, за что его винить? Да и с Воробьёва спрос невелик, если она сама, по своей собственной глупости, не справилась с элементарным поручением! Результат: позорное возвращение домой, со слезами на глазах, и перемирие с Алёной – прости меня, мама, ты была права, из меня никогда не получится настоящего доктора!

Интересно, а сработал бы его план, если бы этой ночью Саша не слышала их задушевной беседы с Гордеевым?

Она посмотрела на бедного юношу, лежавшего на столе перед ней, и ярость вдруг отступила. С нею вместе ушёл и страх, а когда Саша вспомнила отца, стало совсем легко. На секунду закрыв глаза, она попыталась представить, что Иван Фетисович сейчас рядом с ней, стоит за её плечом, как раньше, когда они вместе проводили сложные операции, он руководил, а она ассистировала… И ведь тогда было совсем не страшно!

«Да и чего бояться? Сама же говорила сегодня, с мёртвыми проще, нет риска навредить или сделать больно», – сказала она себе, стараясь быть очень убедительной. Оставалось преодолеть последний барьер, носящий скорее эстетический характер, и Саша вновь подумала об отце. Он же не раз проводил вскрытия, а раз мог он, значит, она тоже должна научиться, коли во всём хочет быть на него похожей!

И тогда она улыбнулась.

«Я не подведу тебя, папочка, – мысленно обратилась к нему Саша, – я всё сделаю, как нужно! Он хочет заключение о смерти? Я сделаю ему заключение, или я не твоя дочь!»

Сидоренко, когда увидел эту её улыбку, едва ли не выронил свои очки. За почти тридцать лет практики в больнице у него бывало довольно много учеников, но ни один из них никогда не задерживался надолго. Как правило, девять из десяти срезались на самом первом испытании, его любимом, ну а остальных он теми или иными способами отваживал от себя, используя никуда не годный характер.

Ипполит Афанасьевич всякий раз с истинным наслаждением наблюдал за безграничным страхом, охватывающим каждого, кто заходил в его царство, за их брезгливостью, когда они впервые видели трупы так близко, и за тем, как эти бедные студенты брали скальпель в свои трясущиеся ручонки… Как веселился он, глядя на их лица! Его любимым был момент, когда они осознавали, что должны сделать то, о чём он их просит, если хотят и дальше практиковаться под его началом. Выдерживали единицы. Барышни падали в обморок, юноши мало чем от них отличались, но те, кто покрепче, доходили порой до начальной стадии вскрытия, но потом их самих выворачивало наизнанку от непрезентабельности увиденного. На этот случай Сидоренко всегда с любезностью подавал им таз, в котором частенько, будто по случайности, оказывались внутренности только что вскрытого покойника. Тогда студентам становилось ещё хуже, и они убегали прочь с позором и повторяющимися приступами тошноты, а он зловеще смеялся им вслед.