– А-а, ну же, ещё-ещё-ещё, их нужно все задуть, иначе желание не сбудется! – напутственно твердила Александра, помогая ему изо всех сил. До чего милая она была сегодня! И до чего красивая, словами не передать! Наконец-то зажил её разбитый висок, и извечная небрежная коса через плечо сменилась аккуратной высокой причёской. Локоны из неё всё равно выбивались, свисая закрученными прядями вниз, но тоненькая шейка и маленькие, аккуратные ушки ныне были открыты и радовали взор настоящих ценителей женской красоты. И, между прочим, не одного Мишеля радовали.

«Господи, да он влюблён в неё!» – с невероятным изумлением вдруг понял Волконский, глядя на Володю, который улыбался Саше и кроме неё никого и ничего не замечал. Зато сама Саша заметила, услышав, как открылась дверь, и сделала красивый реверанс, приподняв полы своего больничного халата.

– Ваше величество!

– Я вижу, времени вы тут даром не теряете, – отметил Мишель, чувствуя, что улыбается – против воли, всё равно улыбается. Оставалось надеяться, что со стороны он не выглядит таким же безнадёжно влюблённым идиотом, как Володя или тот же Сергей Авдеев.

– Александра Ивановна была так любезна, что приготовила мне праздничный подарок в виде этого чудесного торта! – отозвался Владимирцев, польщённый до глубины своей офицерской души. Потом он подмигнул Мишелю и громким шёпотом добавил: – И ещё кое-что, между прочим!

Изобразив на лице таинственность, Владимирцев достал из внутреннего кармана изящный портсигар и продемонстрировал Мишелю. Он был полный, и папиросы-то были не из дешёвых.

– Воробьёв разрешает курить у себя в больнице? – полюбопытствовал Мишель, подняв взгляд от папирос на Владимира. Тот сделал вид, что не понимает, о чём это толкует его товарищ, и поспешно убрал портсигар обратно в карман. Затем рассмеялся и отмахнулся.

– Волконский, не будь таким занудой! Тебе самому девушки никогда не делали таких подарков, вот ты и завидуешь! – простодушно сказал он, не ведая при этом, что в чём-то был прав. Девушки Мишелю чаще всего дарили самих себя, и ничего больше. Да ему-то, собственно, большего никогда и не требовалось, но…

…но сейчас он вдруг поймал себя на мысли, на совершенно дикой и неуместной мысли, что с радостью поменялся бы с Володей местами, лишь бы только она точно так же заботилась о нём самом.

«Я стал пугающе сентиментальным», – сказал себе Мишель и попробовал вернуть лицу прежнее серьёзное выражение, но опять не получилось. Потому что Саша, уже успевшая в мыслях раз сто отругать Владимирцева за бестактные речи, вдруг обратилась к нему так ласково, так добродушно:

– Ваше величество, не желаете ли присоединиться к чаепитию?

Владимирцев, между прочим, был тот ещё негодник, а потому приподнял бровь и спросил с наигранной строгостью:

– А моего мнения вы не спросили, Александра Ивановна? Это же мой день рождения, в конце концов! А Волконский, как бы я его не любил, увы, веселиться не умеет совершенно!

– Смотря что ты подразумеваешь под словом «веселиться», – не стал спорить Мишель, изо всех сил борясь с улыбкой. – Упиться до полусмерти в компании хорошенькой медсестры? О нет, Володя, такое веселье, увы, не по мне!

«Он назвал меня хорошенькой!» – с замиранием сердца подумала Саша и почувствовала себя самой счастливой на свете. И, разумеется, не заступиться за Мишеля не могла.

– День рождения, может, и ваш, Владимир Петрович, а вот торт, вроде как, мой. Так что это мне решать, кого угощать им, а кого нет! Ну так, ваше величество? Присоединитесь к нашей скромной трапезе? – спросила она, а сама подумала, что ему, возможно, и не захочется вот так, по простому, без этих изысканно сервированных столов, к которым он привык, без светских разговоров… И тут же, сама не зная зачем, добавила: – Если вас смущает моё общество, я могу уйти, оставить вас вдвоём.

– Что?! – в один голос спросили Мишель с Владимиром, но Мишель, правда, чуть менее эмоционально. Сложно описать словами, каким негодяем он себя чувствовал в тот момент. О да, она вполне естественно считает, что противна ему! И кто виноват? Кого вообще можно обвинить в этом, кроме себя самого?! Кто в первые дни знакомства то и делал, что указывал ей на их социальное неравенство, исправно давя на больное – мы с тобой не ровня, не ровня…

И что теперь делать? Как завоевать её доверие?

И главное, нужно ли? Он всё равно уедет со дня на день – может, и лучше будет оставить всё как есть?

– Не вздумай никуда уходить, – сказал он всё так же строго, вопреки собственным чувствам, продолжая играть роль бесчувственного старшего брата. – Боюсь, этим ты испортишь праздник нашему Володе!

«И на что это вы намекаете, ваше величество?» – с насмешкой спрашивала Саша, но спрашивала, разумеется, мысленно. Волконский её взгляд понял и решил уточнить:

– Я это к тому, что я действительно совершенно не умею веселиться. Но, тем не менее – да, сестрёнка, я к вам с удовольствием присоединюсь!

– Ой, ну просто камень с души! – проворчал Владимирцев, старательно изображая недовольство. Хватило его, впрочем, ненадолго. Тут же он расхохотался и, раскрыв объятия, дождался, когда Мишель подойдёт к нему. И когда они крепко обнялись, он шепнул еле слышно: – Дружище, я так рад, что ты не забыл обо мне!

О да, не забыл. И о подарке тоже не забыл. В руки Владимирцеву легла небольшая продолговатая коробка, завёрнутая в коричневую бумагу и перевязанная лентой. Тот с невероятным возбуждением принялся распечатывать, видно, сразу догадавшись, что там. Саша не без любопытства встала у него за спиной, заглядывая через плечо, и тихонько ахнула, когда Владимир Петрович извлёк из коробки ручной работы револьвер с белой резной рукояткой из слоновой кости.

– Ему ни в коем случае нельзя дарить такие вещи, он же непременно застрелится! – прошептала Сашенька, глядя на Мишеля в растерянности. Володя сделал вид, что её слов не услышал, а может и впрямь не услышал, зачарованно разглядывая оружие. А Мишель с усмешкой сказал:

– Ну не такой же я идиот. Патронов там нет, Владимир, можешь не искать. Их ты получишь, когда восстановишь своё доброе имя в моих глазах. А для этого тебе придётся постараться! – Это было произнесено вроде бы и в шутку, но в то же время с намёком. Владимирцев улыбнулся, вроде как пристыжено, и кивнул.

– Я попытаюсь, Миша. Спасибо тебе! Мой батюшка, помимо элитного вина, собирал также раритетное оружие, и я кое-что понимаю в револьверах прошлого века! Достаточно для того, чтобы догадываться о его стоимости. Благодарю тебя от всей души!

«Ну ещё бы, это вам не мои жалкие папиросы!» – подумала Сашенька с тоской, искренне сожалея, что слишком стеснена в средствах, чтобы широким жестом подарить Владимирцеву что-то по-настоящему стоящее, как этот револьвер, к примеру. Впрочем, переживала она напрасно, Володе важнее всех подарков было её внимание, её улыбка. И ничего больше уже не нужно было для счастья бедному офицеру.

– Я схожу за чаем, – произнесла она и, не сдержавшись, вновь сделала красивый реверанс, когда поняла, что Волконский на неё смотрит. Улыбаясь, она проследовала к двери, такая лёгкая и изящная, а оба товарища, как по волшебству, повернулись и смотрели ей вслед… Мишель спохватился первым. Тряхнув головой, он постарался прогнать наваждение и повернулся к Владимирцеву, который даже и не пытался скрыть, как он очарован.

– Она просто чудо! – без малейшего стеснения объявил он, когда понял, что выдал себя с головою.

– В самом деле? Пару дней назад ты утверждал обратное!

– Я был глупцом! – простодушно ответил Владимирцев, всегда умевший признавать свою неправоту, в отличие от некоторых. – Обиженным на жизнь глупцом! Моя Наташа, она… своим поступком внушила мне, что все девушки одинаковые! А видишь, оказывается, это не так! Встречаются и достойные. Я знаю, тебе, возможно, тяжело это понять, учитывая то, из какой она семьи, но… Знаешь, Мишель, я женился бы на ней без раздумий, если б только мог!

Тут Волконский позволил себе высоко поднять брови, весьма и весьма изумлённый такому искреннему признанию. Владимир невесело улыбнулся, наблюдая его реакцию, и кивнул в ответ.