– Ксения, извини, но я так не могу. – Тут можно было, конечно, привести массу весомых аргументов, например: не слишком-то приятно выслушивать от каждого второго о похождениях собственной невесты, или, ещё лучше, в случае возможного рождения ребёнка сомневаться в отцовстве до конца дней – тоже не слишком-то здорово, не так ли? Но Мишель решил использовать другой аргумент, самый весомый и самый действенный. – Я не люблю тебя. Прости.
– Что…? – ахнула она, забыв и про свои слёзы и про свою обиду. И не поднимаясь с колен, широко раскрытыми глазами уставилась на него, будто не веря. Мишель вздохнул, но повторять и в этот раз не стал. – Миша… но… о, господи… – поняв, что он всерьёз, Ксения наконец-то вспомнила о гордости и чувстве собственного достоинства. Решительно поджав губы, как тогда, в день похорон матери, она всё-таки встала и сказала уверенно: – Уходи! Я не желаю больше тебя видеть.
Вот так они и расстались. Мишель молча развернулся и ушёл, а она, вернувшись в квартиру, закрыла дверь на ключ и точно сомнамбула добрела до своей комнаты. Рухнув поперёк кровати, Ксения беззвучно зарыдала, сжимая кулаки так сильно, что ногти едва ли не до крови впивались в нежные ладони. И слёзы её были горячими и искренними, такими искренними, как никогда прежде.
А вот у Мишеля искренним оказалось только безразличие. Ещё более хмурый, чем обычно, он забрался на сиденье экипажа и назвал Игнату адрес гордеевской квартиры на Остоженке. Кучер если и удивился, то виду не подал. Куда удивительнее ему показалось, что молодой князь так скоро вышел от Ксении Митрофановой. Что же случилось? Поссорились? Гадать можно теперь сколько угодно, хозяин ведь всё равно не скажет, не утолит его священного любопытства…
Сам хозяин тем временем размышлял о вещах сторонних, к барышне Митрофановой не имеющих ни малейшего отношения. Скорее, наоборот. Адриан попросил забрать документы на отели, те, что Юлия Николаевна хранила у себя в сейфе, и Мишель старательно убеждал себя, что едет именно за ними. Не Гордеева же просить передать через слуг? Конечно, нет.
И вовсе не желание увидеть некую прекрасную рыжеволосую девушку было тому причиной… Хотя он прекрасно знал, что она ночевала на Остоженке сегодня, а не у себя в Марьиной Роще. Наверняка по просьбе Алёны, которая, видимо, всё ещё боялась, что Сергей вызовется её в эту самую Марьину Рощу провожать. И чего доброго, останется там до утра…
Не останется. Мишель вчера в этом собственными глазами убедился. И это было, кажется, то единственное, что не давало его настроению окончательно испортиться! Также большим плюсом стало отсутствие самого Гордеева – тот с утра уехал по делам и до сих пор не возвращался. И к лучшему, ибо Мишель не испытывал ни малейшего желания ни видеть отца, ни говорить с ним.
А вот с Александрой он бы поговорил. Правда, она была занята другим разговором – из столовой, где подавали поздний завтрак, раздавался её звенящий, уверенный голос.
– Никогда, слышишь, мама, никогда я не соглашусь на это удочерение, и не проси меня более! Я сбегу из дома, коли ты будешь настаивать! Я заявлю в полицию, чёрт возьми, что он меня ударил, и тогда ему ни за какие деньги не позволят быть моим новым отцом!
«Что сделал?» – озадаченно подумал Мишель, прекрасно слыша каждое её слово со своей удобной позиции в коридоре.
– Саша, боже мой, ну сколько можно сопротивляться? – простонала Алёна. Она говорила тише, но сквозь приоткрытую дверь Мишель всё равно хорошо слышал каждое слово. – Мы изо всех сил стараемся вывести тебя в люди, а чем платишь ты?!
– Мне всё это не нужно, как ты не понимаешь, мама?! И милостыня этого твоего министра мне тоже не нужна! Хорош «папочка»! Пусть катится к чёрту со своим удочерением! Пусть только попробует ещё раз заикнуться об этом, я… я… – тут Саша, видимо, поняла, что вообще-то ничего она ему и не сделает, и расстроилась по этому поводу безмерно. Послышался шум – это она встала из-за стола, а затем лёгкие, быстрые шаги и оклик Алёны:
– Саша, постой!
Но та её не слушала. Преисполненная возмущением, она выбежала из столовой и налетела в коридоре на Мишеля, который успел отойти подальше от двери, чтобы его не уличили в подслушивании.
– Ох, ваше величество, и вы здесь! Простите, я вас не заметила, – быстро произнесла Саша, спеша поскорее отойти, сбежать куда угодно, лишь бы Волконский не увидел её волнения. Впрочем, на этот раз он и не увидел, во все глаза уставившись на Арсения, выбежавшего следом за сестрой.
– Сашуля, подожди! – мальчик окликнул её у дверей, когда она уже собиралась сбежать, покинув эту проклятую квартиру на Остоженке. Алёна вышла следом, чтобы задержать дочь, но Сашенька и так остановилась, по зову любимого младшего брата. Столько мольбы было в тоненьком юношеском голоске, что сердце её сжалось невольно.
– Сеня…
– Сашуля, милая, я прошу тебя, останься! – взмолился он, сложа ладошки вместе, как будто ему и не четырнадцать было, а четыре. Малыш, бедный, любящий малыш, и как она оставит его одного? – Сашуля, не расстраивай маменьку, она ведь плачет каждый раз после того, как вы ссоритесь! Не будь такой жестокой, сестрёнка, я прошу тебя, ты же… Ой. – Он заметил Мишеля, изумлённо смотревшего на него, и от такого непривычного внимания к собственной персоне смущённо замолчал, опустил голову, застеснялся. Тогда Волконский медленно, очень медленно перевёл взгляд на подошедшую Алёну, и в глазах его застыл немой вопрос. Который она, как ни странно, поняла без слов. Побледнев, она сказала тихое: "О, господи!", и рухнула в бессилии на пуфик, что стоял возле двери. Похоже, ноги её не держали.
Сашенька, заметив эти странные взгляды, требовательно посмотрела на Мишеля, искренне надеясь, что он хоть что-нибудь объяснит ей, а он вместо этого спросил:
– Это что, твой брат?! – Но у Саши сложилось впечатление, что он и без ненужны подтверждений прекрасно это понял.
– Арсений Иванович Тихонов! – представился мальчик, наконец-то поборовший свою застенчивость. Вспомнив всё то, что слышал о боевых заслугах Мишеля, он по-военному козырнул, беспрестанно улыбаясь.
Признаться, мальчик был чудесный – светловолосый, голубоглазый, с родинкой на щеке, он весь прямо-таки лучился каким-то тёплым светом, дружелюбием и добротой. Совсем как его отец в том же возрасте. Мишель даже фотографию помнил: раньше она всегда стояла на каминной полке в гостиной – здесь же, на Остоженке. Алексей, когда съехал, забрал её с собой, и это было единственное, что он взял на память. На фото они стояли все втроём, дети генеральши Волконской: князь Михаил Николаевич, тридцатилетний мужчина с богатырским разворотом плеч, княгиня Юлия Николаевна, молодая женщина с задумчивой улыбкой, и – вот точно такой же добрый, улыбчивый мальчик четырнадцати лет, князь Алексей Николаевич. У них даже манера высоко держать подбородок была одинаковой, и точно такие же ямочки на щеках! Создавалось впечатление, что тот четырнадцатилетний Алёшка сошёл с фотографии, сделанной в далёком 1895-м году – прямо сюда, в широкую светлую прихожую остоженской квартиры. И это было… невероятно.
Тем не менее, самые страшные догадки подтверждало выражение лица этой… женщины, которая поняла, что разоблачена. Не выдержав взгляда Мишеля, она закрыла лицо руками – плечи её поникли. Ничего не понимающие Арсений и Сашенька переглянулись, а потом мальчик, испытывающий невероятный трепет перед князем Волконским – героем войны и боевым офицером! – решил ещё раз попробовать завладеть вниманием своего кумира.
– А вы, должно быть, Михаил Иванович? – спросил он, сделав неуверенный шаг вперёд и протянув руку. – Я очень рад знакомству! А правда ли, что вы спасли жизнь вашему генералу во время сражения под Гродно, за что впоследствии получили орден из рук самого императора?
Арсений, похоже, о военных подвигах Мишеля знал гораздо больше, чем Сашенька. Это её позабавило, а Мишеля приятно удивило, но из оцепенения он всё равно вышел не сразу. Для начала, бросил ещё один взгляд на Алёну – полный презрения, уничтожающий взгляд! А затем нашёл в себе сил улыбнуться и пожал протянутую ладошку Арсения, по-взрослому, уважительно. Насколько Саша знала своего младшего братика, этим жестом Мишель осчастливил его на ближайшие лет десять вперёд. Как горели его глаза! Какой лучезарной сделалась улыбка!
