– Саша, милая, я прошу тебя… – застонала Алёна, но Александра категорически не желала больше видеть эту женщину и слушать её речи не желала тем более.

– Уходи.

– Саша…

– Мама, оставь меня, прошу тебя!

– Саша, этот человек разрушит твою жизнь, чёрт возьми! – воскликнула Алёна в отчаянии. – И я не смогу ему помешать, понимаешь ты это или нет? Я ничего не могу сделать!

Как ни странно, эти слова Александру вовсе не испугали, а в очередной раз заставили усмехнуться. Скрестив руки на груди, она сказала с усмешкой:

– Наконец-то ты поняла, какой он на самом деле, мама! Наконец-то ты поняла, как ошибалась.

И это радовало её?! Алёна недобро посмотрела на дочь, затем, развернувшись на каблуках, поспешно вышла из комнаты, хлопнув дверью. А Саша устало добрела до кровати, рухнула на мягкие перины и, закрыв глаза, прижала руку к груди. Ей казалось, что сердце вот-вот разорвётся от боли.

А впереди её ждала ещё одна бессонная ночь, полная переживаний и размышлений о том, чему, вероятно, никогда не суждено сбыться.

Утро было хмурым и мрачным, и ни малейшего облегчения не принесло. Хуже всего то, что отрывной календарь на стене показывал 31 мая, а это значит, что Володе Владимирцеву сегодня исполнялось двадцать пять лет, вот только малодушный Мишель никак не был расположен к празднику сегодня! Он понимал, что бросить друга в такой день – поступок ужасный и недостойный, но в душе… ох, о том, что творилось у него на душе, лучше и не говорить вовсе!

Беспробудный, беспросветный мрак. И чем дальше, тем хуже. Позавтракав наскоро, он оделся, спустился вниз и велел Игнату гнать коней на Неглинную.

Решение уже принято, оттягивать неизбежное не имеет смысла. Но, скажите на милость, отчего это Игнат всю дорогу бросает на него такие хитрые многозначительные взгляды? Под конец они Мишелю надоели, и тогда он сказал:

– Не надо так хитро на меня глядеть. Не уезжай, пожалуйста, я не задержусь у неё, – подумав немного, справедливости ради он добавил: – Не в этот раз.

Неудачным каким-то выдался день! И чем дольше он тянулся, тем хуже становилось настроение Мишеля. Его можно было сравнить с серым небом над головой. Оно хмурилось вот уже вторые сутки, но спасительного дождя всё никак не случалось. Удушливая, гнетущая жара от этого переносилась ещё тяжелее, а дышать спёртым, горячим воздухом становилось поистине невозможно. И только вечер приносил спасительную прохладу, но Мишелю теперь и вечера были не в радость.

"Побыстрее бы", – подумал он, вспоминая свой последний разговор с Гербертом. Поднявшись на третий этаж, к квартире Митрофановых, он негромко постучал.

Она открыла ему сама, поскольку горничных отпустила ещё с вечера. Андрея Юрьевича не было дома, Ксения оставалась одна в квартире и никак не готовилась к приёму гостей. Облачённая в простое домашнее платье, стоившее, однако, едва ли не дороже, чем выходное, она была невероятно хороша. Светлые тона шли всегда ей, они приятно контрастировали с чёрными волосами, ныне распущенными по худеньким плечам.

Когда-то, ещё совсем недавно, Мишель любил касаться этих волос, вдыхать их запах… Сейчас эти воспоминания не вызывали у него абсолютно никаких чувств, кроме безграничной тоски и… разочарования? Да и было ли оно, разочарование? Он никогда её не любил и осознавал это в течение каждого дня, что они проводили вместе. Зачем он тогда был с ней? Зачем вообще всё это было?

– Надеюсь, ты пришёл извиниться? – не соизволив для начала впустить его, полюбопытствовала Ксения. Она надменно приподняла чёрную бровь и скрестила руки на груди, будто приготовившись слушать оправдательные речи или сожаления.

Беда лишь в том, что Мишель не собирался ничего этого говорить.

– Нет, Ксения. Я пришёл вовсе не за этим.

– Тогда я не желаю тебя слушать! – не дав ему договорить, пылко воскликнула Митрофанова. – Ты вёл себя как… как… ты вёл себя ужасно, Миша! Ты очень сильно обидел меня, и я не желаю продолжать разговор до тех пор, пока ты…

– Тебе всё же придётся меня выслушать, Ксения. Обещаю, я не отниму у тебя много времени.

Он произнёс это до того отстранённым и чужим голосом, что Ксения невольно разволновалась. Мишелю показалось, что она даже побледнела немного. Или воображение разыгралось из-за этой жары? Кто знает. Как бы там ни было, интересничать и тянуть время он не собирался, и мучить её тоже не хотел. Поэтому, прежде позволив себе короткий вздох сожаления, он сказал то, что по совести должен был сказать уже давно:

– Я разрываю нашу помолвку, Ксения, и освобождаю тебя ото всех обязательств передо мной. – Можно подумать, она хоть раз следовала этим обязательствам! Мишель, однако, решил не иронизировать и договорил: – Теперь ты свободна, и вольна делать, что тебе вздумается, и… с кем тебе вздумается.

Побледнев ещё сильнее, Ксения невольно схватилась за сердце и, пошатнувшись, прижалась спиной к распахнутой двери. И тихо, очень и очень тихо, прошептала:

– Что?

– Я думаю, ты меня прекрасно слышала, – Мишель поморщился, решив, что повторять дважды уж точно не станет.

– Ты… но… я же… – запинаясь, Ксения не могла подобрать нужных слов. – Миша, это что, шутка?!

– По-твоему, я бы стал шутить такими вещами? Нет. Я предельно серьёзен.

– Но… но почему?! – вскричала она, но голос её предательски дрогнул и сорвался. Бедняжка, определённо, была близка к истерике, а Мишель, как мы помним, женских слёз не выносил. Невесёлая улыбка появилась на его губах, он еле заметно покачал головой.

– Почему? А ты уверена, что хочешь это обсуждать?

Определённо, да! Она хотела! Жаждала, желала, изнемогала от нетерпения высказаться – о да, сказать этому негодяю всё, что она о нём думала! Да как он посмел?!

Как и большинство людей, Ксения старательно не замечала бревна в собственном глазу, зато старательно примечала каждую соринку в чужом. И не имея ни малейшего намерения вспоминать про своё грехопадение с Авдеевым (и, между прочим, не с ним одним), она с вызовом спросила:

– Это из-за той рыжей девки? Из-за Александры?!

Ох, пошло-поехало… Мишель посмотрел на Ксению с жалостью, с самой настоящей жалостью и попросил:

– Не переваливай с больной головы на здоровую, Ксения. Есть причины куда более серьёзные, и твоё… непостоянство одна из них, – он с трудом подобрал нужное слово, стараясь изо всех сил, чтобы не оскорбить её. Прозвучало всё равно грубо, Ксения воинственно вскинула голову и недобро сощурила глаза.

– Моё непостоянство?! Моё?! Да посмотрел бы на себя, Волконский! Низко же ты пал! И ладно бы ещё кто-то поприличнее! Это я ещё, может, и поняла бы! Но чтобы спутаться с авдеевской шлюхой… Не ожидала от тебя такого!

– А вот кто из вас двоих его шлюха – это ещё вопрос, – справедливости ради заметил Мишель, за что тотчас получил пощёчину. Ксения никому не позволяла себя оскорблять. Впрочем, оскорблять или озвучивать очевидные истины?

– Не смей, – сквозь зубы процедила она. – Ты… ты… да как ты можешь, Миша?!

Упрёки и обвинения никоим образом не повлияли на его совесть и не заставили Мишеля устыдиться. Тогда Ксения решила использовать другую тактику – упав на колени, она спрятала лицо в ладонях и разрыдалась. Получилось всё равно театрально, несмотря на то, что слёзы эти были вовсе не лживыми – о да, она действительно плакала от отчаяния и обиды! Такого с ней не случалось последние лет десять. Она даже на похоронах матери не плакала, держалась из последних сил, а сейчас?! Рыдала, как девчонка – брошенная, ненужная девчонка. Да ещё и у него на глазах!

– Прости. Я не думал, что тебя это так заденет, – совершенно искренне сказал Мишель, пытаясь понять, что лучше – поднять её с колен и утешить, или развернуться и уйти навсегда.

– А ты думал, мне всё равно, да?! – глотая обиду, спросила она и снова заплакала. – Миша, как ты можешь быть таким бесчувственным?! За что ты так со мной?!