– Александра, боже мой, немедленно замолчи! – вскричала Алёна, поднявшись со своего места. – Как ты смеешь так говорить?! Иван Кириллович желает тебе добра, а ты?! Глупое, неблагодарное создание!
Саша словно не слышала её, обращаясь исключительно к брату:
– Сеня, милый, я прошу тебя, не забывай нашего настоящего отца! Эта бессердечная женщина совсем потеряла стыд и делает вид, словно его никогда и не было, но ты-то ведь знаешь, что это не так, Сеня, миленький! Вспомни, как мы катались с горки на Рождество, как лепили снеговиков во дворе, Сеня, вспомни нашего настоящего папу!
Алёна закрыла лицо руками и зарыдала. Не потому, конечно, что её тронули слова дочери, а потому, что она очень боялась за будущее сына. Каких трудов ей стоило уговорить Ивана Кирилловича на усыновление, а эта безумная в одночасье всё испортила?!
Иван Кириллович, в свою очередь, пришёл в бешенство. Во-первых, из-за того, что бессовестная девчонка не желала подчиняться. А во-вторых, потому что она заставила плакать его дорогую Алёну. Этого он уж точно никак не мог ей простить. Поэтому, потеряв контроль, он подошёл к Александре вплотную и наотмашь ударил её по лицу.
Это было, кажется, то единственное, что могло бы заставить её замолчать.
Но только замолчать, а уж никак не сломаться. И особенно приятным оказалось то, что Арсений живо встал на защиту горячо любимой сестры, бросившись между нею и Гордеевым.
– Не смейте поднимать руку на мою сестру! – воскликнул он, встав так, чтобы закрыть её собой в случае, если Иван Кириллович вновь надумает её ударить. В его голосе Саша уловила железные нотки, коих прежде не было, и она поняла – это победа. Победа, несмотря на то, что Гордеев переусердствовал и разбил ей губу.
Сам он, разумеется, уже тысячу раз пожалел о своём порыве. И в ту секунду, когда Алёна посмотрела на него с неимоверным ужасом в глазах, Гордеев поклялся самому себе – он превратит жизнь этой девчонки в ад. Он всё сделает, чтобы она страдала – она это заслужила, потому как ей удалось, кажется, невозможное – внести разлад в их такие идеальные отношения с Алёной.
– Я… я… – с неуверенностью, обычно ему несвойственной, Иван Кириллович посмотрел на свою руку – так, словно она ударила Сашеньку сама, без его ведома, и вновь повернулся к Алёне. – Дорогая, прости, я не должен был!
– Ты не перед той извиняешься, Ваня, – низкий, скрипучий голос прозвучал негромко, но заполнил, кажется, весь кабинет. Саша словно этого не услышала, вытерев кровь с разбитой губы, она с ненавистью посмотрела на Гордеева и сказала:
– Я возьму вашу фамилию только в одном случае – если выйду замуж за вашего сына! Ох, да что же это я, ведь и он тоже от вашей фамилии отказался! И как я вижу, не без причин!
С этой преисполненной яда фразой Сашенька собиралась было покинуть кабинет Гордеева, как обычно оставив последнее слово за собой. Но с неимоверным изумлением обнаружила вдруг некоторое препятствие на своём пути – в дверях стояла женщина. И не просто женщина, а очень даже знакомая женщина: высокая, иссушённая старуха со смуглой морщинистой кожей и чёрными волосами с проседью. Ледяные глаза её впились в Гордеева, на Сашу генеральша Волконская кинула лишь мимолётный взгляд, но вовсе не гневный, а, как ей показалось, одобрительный.
– Ангелина Радомировна, вы не вовремя, – сообщил Гордеев, жутко недовольный, что она стала свидетельницей этой отвратительной сцены. Зато сама Волконская, судя по её лицу, довольна была весьма и весьма.
– Скажи мне, Ваня, а дочь мою ты тоже бил, когда она смела тебе дерзить? – будто между прочим, полюбопытствовала княгиня. – Впрочем, не отвечай. Не хочу ничего знать, – с этими словами она подошла к Александре и к величайшему удивлению последней, протянула ей свой платок. Такой же, как у Мишеля, белоснежный, с золотым вензелем в форме буквы «V». Саша с благодарностью приняла его и приложила к разбитой губе.
А генеральша тем временем бросив беглый взгляд на её разбитый висок, показавшийся из-под растрепавшихся волос, сделала для себя некоторые выводы и усмехнулась. Затем повернулась к Алёне и внимательно изучила теперь уже её. Что тут сказать – хоть наша Алёна Александровна и была дамой не промах, но в тот момент поймала себя на мысли, что ей хочется сбежать куда угодно, только бы спрятаться от этих проницательных чёрных глаз старой княгини.
– Так вот, значит, кем ты заменил мою Юлию, – произнесла она низким, надломленным голосом, но без ненависти, однако, а просто констатируя факт. – Что ж, она красива. И такая же лживая, как ты, Ваня.
– Что вам нужно? – нервно спросил Гордеев, запустив руку в волосы. Он терпеть не мог тёщу, начиная с тех далёких дней, когда они с Юлией только поженились – вот даже тогда, двадцать пять лет назад эта черноглазая ведьма ему уже не нравилась! А сейчас особенно.
– Я пришла сказать тебе о завещании, – просто ответила генеральша, чуть приподняв бровь. – Ты не пришёл на оглашение и, должно быть, не знаешь, как Юлия распорядилась своим наследством.
От проницательной княгини не укрылось, как взволнованно Алёна закусила губу, услышав заветное слово «наследство». Да что уж там, это и от Сашеньки не укрылось, которая с некоторых пор смотрела на мать, как будто всё ещё ждала от неё поддержки. Глупо, конечно, было надеяться на материнскую жалость, Саша знала, но сердце-то всё равно продолжало верить, что Алёна примет её сторону. Мать, как-никак!
– Мне достаточно того, что я присутствовал при его составлении, – отозвался Гордеев, все ещё не понимающий, с какой стороны ждать удара. – Она отписала всё Мишелю, не считая своей доли особняка в Петербурге – та, если я правильно помню, отходит Алексею.
– Насчёт последнего ты угадал, – кивнула генеральша. – Алексей давно уже обосновался в Петербурге, и нет ничего удивительного в том, что Юлия оставила свою часть особняка ему. Он и так был там единственным хозяином. Но вот насчёт Миши…
Насчёт Миши послушать было интересно, а Александре особенно. Она прямо-таки нутром чувствовала, что эта строгая, уверенная в себе женщина, сейчас размажет по стенке господина министра.
– За день до своей смерти Юлия изменила завещание, – выдержав эффектную паузу, продолжила княгиня. – Видишь ли, Ваня, от Миши довольно долго не было вестей, ты бы знал об этом, если бы хоть немного интересовался сыном. Мы не были уверены, что он жив. А в таком случае ты оставался бы единственным наследником Юлии, как ты сам понимаешь. Она это предвидела и, очевидно, не хотела, чтобы ты тратил её деньги на свою новую любовницу. Поэтому, в последний момент она переделала завещание в мою пользу.
Алёна понимала, что дела плохи, но не понимала, чем именно, поэтому перевела на Гордеева взволнованный взгляд. Сам Иван Кириллович побледнел, а затем посерел, резко изменившись в лице. А Сашенька зааплодировала. Громко, счастливо и искренне.
– Да, господи, да! – воскликнула она. – Так вам всем и надо! Молодец, Юлия Николаевна!
Генеральша спрятала улыбку, наблюдая за ней, а затем вновь поглядела на Гордеева и развела руками.
– Увы, Ваня, всё её наследство переходит ко мне. Начиная с четырёх отелей, которые ты хотел отнять у Мишеля, пока тот не вступит в права пользования, заканчивая – увы, моя милая! – этой самой квартирой, где вы изволите проживать. Не говоря уж о моём загородном имении, к которому я запрещаю тебе приближаться отныне и впредь.
Саша качала головой и улыбалась до ушей, время от времени морщась из-за боли в разбитой губе. Алёна стояла ни жива ни мертва, Арсений хмуро глядел на Гордеева, а Иван Кириллович, вскинув голову, вдруг с насмешкой произнёс:
– Кройтор.
Ни к селу ни к городу, казалось бы, но генеральша его поняла. Усмехнулась довольно, царственно повела плечом и спросила:
– Думаешь, ты один умеешь подделывать завещания?
– Кройтор, чёртов сукин сын! Это он всё переделал, наверняка с подачи Мишеля! Потому что пункт один-три-три в условии завещания был прописан ясно: Мишель не имеет права распоряжаться отелями, пока ему не исполнится двадцать пять. Умные все какие пошли, подумать только!
