– Мне бы твою уверенность! – вздохнула Воробьёва. – Что ж, Саша, тогда пусть будет первое июня. Первый день лета, первый день надежды… есть в этом какой-то добрый знак. А на самом деле, парню двадцать пять лет исполняется в конце мая, так пусть он хотя бы до дня рождения доживёт. Было бы жестоко лишать его этого праздника.
Про день рождения Владимира Петровича Саша помнила хорошо, и на этот счёт у неё уже имелись кое-какие соображения.
Попрощавшись с Мариной, Александра вернулась к Караваевой и провела в её обществе ещё какое-то время, обсуждая грядущий званый ужин, что затевала Элла. Потом состоялся разговор с хмурым Воробьёвым, всё ещё переживавшим за брата, но Викентий Иннокентьевич козней Саше не строил, лишь бегло ознакомился с отчётом о проделанной работе, кивнул и разрешил быть свободной. К Владимирцеву идти Саша всё ещё стыдилась, а потому решила прежде зайти к своей любимой Марье Станиславовне.
Никифоровой сегодня было лучше, она с улыбкой на лице продемонстрировала Саше пару лёгких движений своей левой рукой. Совсем чуть-чуть у неё получалось шевелить пальцами, а ведь раньше-то она их и вовсе не чувствовала!
– Это всё благодаря твоей заботе, милая! – приговаривала она, вытирая здоровой рукой слезящиеся глаза. – Если бы не ты, такая чуткая и добрая девочка, я бы так и померла молодой! А с тобой, глядишь, ещё и до старости доживу!
Саша на этот раз решила не молчать и ответить на шутку:
– Марья Станиславовна, до старости вам ещё очень и очень далеко! Конечно, доживёте!
Никифорова скрипуче рассмеялась и вытянула свободную руку, чтобы обнять Сашеньку – та послушно склонилась к ней. И тогда, воспользовавшись моментом, Марья Станиславовна шепнула ей на ухо:
– Как там мальчик твой поживает? Замуж не позвал ещё?
Сашенька удручённо вздохнула и помотала головой. Никифорова на это прищурилась и поцокала языком, вроде как укоризненно.
– Может, ну его к бесу, Саша? Зачем он тебе такой нужен? Им всем лишь бы поиграться, мужчины – они такие! Уж я-то знаю, целых тридцать лет на свете прожила!
– Марья Станиславовна, вам девяносто семь, – печально напомнила Саша.
– Жестокая! Как ты можешь так говорить! – старушка вновь рассмеялась, а затем, посерьёзнев, взяла Сашу за руку и тихо сказала: – Бросай ты его, Саша. Другого найдёшь, в разы лучше, с благородными намерениями! Или ты любишь его? Если и впрямь любишь – то, конечно, беда-а…
«Когда-то думала, что люблю» – подумала Сашенька. Подумала, или сказала вслух?! Она испуганно подняла взгляд на Никифорову, которая словно мысли её читала, а затем на секунду закусила губу и призналась:
– Марья Станиславовна, я, кажется, полюбила другого.
– Батюшки святы! – Никифорова вытаращила глаза и перекрестилась. – Кого же, Сашенька?
– Того, кого никогда в жизни, ни при каких обстоятельствах не должна была полюбить. Господи, какая же я глупая! – закрыв лицо руками, Саша вдруг расплакалась, неожиданно для самой себя, и тем более для Марьи Станиславовны. Старушка привыкла видеть её всегда твёрдой, уверенной в себе, но уж никак не слабой и беспомощной. Но, признаться, она всё понимала, девяносто семь лет за спиной – это вам не шутки.
– Саша, Саша, ну-ну, детка, успокойся!
– У него есть невеста, Марья Станиславовна, богатая и красивая дворянка, до которой мне так же далеко, как и до него самого! И они скоро поженятся. И когда я думаю об этом, я… я… о, боже, ну почему я такая глупая? – вздохнув, Саша растерянно посмотрела на Никифорову, стыдясь собственной слабости и вообще не понимая, зачем она ей всё это рассказала. Марья Станиславовна, по-прежнему не выпуская её руки из своей, улыбнулась вдруг и перекрестила её.
– Благослови тебя господь, доченька! – прошептала она. – Будь сильной и не теряй веры, и тогда все беды обойдут тебя стороной.
– Спасибо вам за сочувствие, – Саша вытерла слёзы и заставила себя улыбнуться. – Я… не должна была так себя вести, извините. Я в последнее время сама не своя из-за всего этого!
– Саша, девочка моя, мой тебе совет: держись подальше от этих аристократов, милая! Ничего хорошего от них ты не увидишь, только слёзы и страдания. Забудь его. Попробуй забыть.
Забудешь тут! Особенно, когда они совсем скоро породнятся, спасибо Алёне Александровне и Ивану Кирилловичу!
– Ох, Марья Станиславовна… – только и сказала Саша, прекрасно понимая, что Мишеля Волконского она не забудет уже никогда, можно и не пытаться. Ей делалось стыдно самой себя, стыдно, что так глупо влюбилась – в человека, который никогда не посмотрит на неё как на равную. Стыдно за свою мать, которая вела себя и впрямь как последняя дрянь, заставляя страдать и Мишеля, и Юлию Николаевну, ныне покойную. А ещё ей было очень стыдно перед Авдеевым.
«Ему-то я как посмотрю в глаза после всего этого?!» – не раз спрашивала она саму себя. А заговорщицкие взгляды, что бросала то и дело Вера, заставляли Сашеньку краснеть и отворачиваться то и дело. Наверняка говорливая подружка уже доложила об утреннем инциденте всем больничным медсёстрам и тёте Клаве в том числе, вон как косится с улыбкой.
Так и вышло, что единственным местом, где Саша смогла спрятаться от них ото всех, стала палата Владимирцева. С ним она тоже не слишком хотела видеться после вчерашнего безобразия, но из двух зол пришлось выбирать меньшее.
– Как вы себя чувствуете, Владимир Петрович? – спросила Александра, старательно делая вид, что ничего не произошло. – Надеюсь, вы…
Она замолчала на полуслове, поначалу не поверив своим глазам. Вместо осунувшегося, потрёпанного жизнью молодого старика, перед ней ныне сидел редкой красоты мужчина лет двадцати пяти. Широкоплечий – теперь, когда вместо больничной пижамы он был одет в элегантный костюм заграничного покроя, это становилось особенно заметно; с прямой спиной и горделиво поднятой головой и светлым, ясным взглядом. Русые волосы его, чуть вьющиеся на кончиках, были аккуратно подстрижены, пшеничного цвета усы – подровнены, а подбородок и щёки лишились уже привычной недельной щетины.
Единственное, что выдавало в этом франте офицера Владимирцева, было инвалидное кресло, в котором он по-прежнему восседал. Сашенька не удержалась и ахнула:
– Владимир Петрович, вы ли это?!
Он не обиделся, в ответ лишь развернув коляску боком, демонстрируя себя в профиль, затем рассмеялся и, подъехав к ней, протянул руку – будто и Сашу призывая сделать то же самое, чтобы он смог поприветствовать её поцелуем. Такие вежливости от вечно грубого и заносчивого эгоиста Владимирцева Саше были удивительны.
«Господи, что с ними со всеми творится такое?!» – изумилась она, но руку всё же протянула.
– Александра Ивановна, рад вас видеть! – произнёс Владимирцев, и даже голос его ныне звучал по-другому. Склонившись к её руке, он и впрямь запечатлел на ней поцелуй, приятно пощекотав усами. – Позвольте прежде выразить вам мои глубочайшие извинения по поводу вчерашнего вечера!
Что?!
– Что? – пролепетала Сашенька, изумлённая этой вежливостью.
– Вчера я повёл себя недостойно, словно забыл, что передо мной юная девушка, а не бывалый гусар. Благо, Волконский напомнил и открыл мне глаза на моё ничтожество. Простите, пожалуйста, что так вышло, Александра Ивановна! Мне безумно стыдно, что я поставил вас в такое положение.
«Очень надеюсь, что Волконский не сказал ему, куда увёз меня после наших посиделок…» – подумала Саша, всё ещё не веря собственным ушам.
– Владимир Петрович, всё в порядке, право, вам нет нужды извиняться! – с трудом она подобрала нужные слова. – И простите, с каких пор вы говорите мне «вы»? По-моему, за распитием виски люди как раз должны переходить на «ты», но уж никак не наоборот!
– Ох, Александра Ивановна, не напоминайте! – Владимирцев вымученно улыбнулся и покачал головой. – Прошу вас, давайте забудем этот дурацкий инцидент. Мне в самом деле очень стыдно!
– Как вам будет угодно, – отозвалась Сашенька. И тут же подмигнула ему украдкой. – Вы, быть может, сочтёте меня испорченной, но мне понравилась ваша компания! Знаю, в вашем обществе девушки не говорят такого мужчинам, но… было весело. Нет, правда. Особенно в те моменты, которые я ещё помню, – со стыдом добавила Саша, повернувшись к окну. Владимирцев рассмеялся у неё за спиной и, подкатив своё кресло к ней, остановился возле подоконника. И спросил тихо:
