Александра обернулась на шум подъезжающей пролётки, цокот копыт отвлёк её от собственных тяжёлых мыслей, и она взмахнула рукой, призывая извозчика остановиться. Пока пролётка сворачивала с дороги на её зов, Саша повернулась к Рихтеру.
– Максим Стефанович, пояснице вашей необходимо тепло, вы не смотрите, что на улице жарко, весна-то она ох какая обманчивая! А колено, как обычно, протирайте каштановой настойкой на спирту, её вам ещё мой папенька рекомендовал! И к лету будете как новенький, мы с вами на пару ещё заплыв к тому берегу устроим!
Мишель очень надеялся, что это она не всерьёз, а Рихтер, судя по его озорной улыбке, надеялся как раз на обратное. Видимо, былого задора ещё не растерял и не отказался бы полюбоваться на стройную девушку в облегающем купальном костюме! Он послушно кивнул, точно прилежный ученик. На его морщинистом лице вновь зажглась лучезарная улыбка, а потом он взял обе Сашины руки в свои, и в этом жесте было столько невыразимой нежности, что та едва ли не расплакалась.
Ну а потом, не нарушая традиций, Рихтер крепко обнял её на прощанье. За этой трогательной сценой даже извозчик с любопытством наблюдал, посмеиваясь в усы.
– Спасибо вам огромное, Максим Стефанович, – прошептала Александра, чувствуя на себе пристальные взгляды со стороны. – Вы очень помогли. И не болейте, пожалуйста! Я обязательно приеду вас навестить, как только смогу!
"Конечно, милая. Обязательно приезжай, тебе здесь всегда рады!"
Она кивнула на прощанье и подошла к извозчику.
– Довезёшь до Большого дома, любезный?
Ванька явно такой удачи этим утром не ожидал и послушно закивал, мигом убрав ехидное выражение со своего лица, дабы не спугнуть таких выгодных клиентов.
– Это так у вас здесь называется имение? – полюбопытствовал Мишель у Саши.
– Его испокон веков так называли. Наверное, это из-за того, что особняк размерами действительно огромный, в разы больше пусть даже самого большого здания в городе, – ответила она и, сделав шутливый реверанс Рихтеру, направилась к пролётке.
Мишель подумал немного и, подойдя к Максиму Стефановичу, протянул руку.
– Не знаю, что вы ей там сказали, но всё равно спасибо, – произнёс он. Рихтер ответил на рукопожатие и чинно кивнул: пожалуйста-пожалуйста. А потом вдруг улыбнулся, казалось, совершенно без причины и, глянув в сторону Александры, перед которой извозчик уже открыл дверь пролётки, взмахнул рукой.
"Она хорошая девушка. Не давайте её в обиду. Пожалуйста, позаботьтесь о ней!"
Как ни странно, Мишель его понял. Тут не нужно было в совершенстве знать язык жестов, чтобы догадаться, что имел в виду Рихтер, когда так добродушно улыбался, глядя на Александру. И что ему нужно было на это ответить?
– Я постараюсь, – сказал Мишель. Он всё ещё сомневался, что понял правильно, но Максим Стефанович просиял и закивал с энтузиазмом – уж постарайся, пожалуйста! И слегка сжал его плечо в приободряющем жесте.
Как-то это было… странно. В том мире, где жил Мишель, никогда не было искренности. Не было, и быть не могло по определению. Там льстили, заискивали, лебезили и стремились угодить. Но чтобы вот так, по-отечески, с добродушной улыбкой на лице, разговаривать с самим князем Волконским! Такое случалось впервые. И это вовсе не показалось ему жесточайшим нарушением этикета. Немного необычно – да, но вовсе не унизительно. Как будто так и должно быть.
С такими мыслями он подошёл к пролётке, куда уселась Александра, и, почувствовав на себе пристальный взгляд Максима Стефановича, обернулся. Старик подошёл к калитке, облокотился о деревянные прутья и пристально смотрел на них. Потом улыбнулся. И Мишель улыбнулся ему в ответ, отчего улыбка Рихтера непроизвольно сделалась ещё шире.
– Вот! – Александра, конечно, не могла смолчать. – А я говорила! Вам надо чаще ходить в народ! Видите, какое чудесное впечатление вы на него произвели! Что он вам сказал? – с любопытством продолжила она. – Я же видела, он сказал что-то на прощанье!
– Он… – Мишель задумчиво улыбнулся. – М-м, поблагодарил за визит.
– Да ну? – она повернулась к нему и требовательно сдвинула брови на переносице, но задорные карие глаза всё равно улыбались. – А по-моему, вы меня обманываете!
– Ты разве не знаешь? – обманывать нехорошо! – пряча улыбку, ответил Мишель. – Как ты любишь говорить: это совсем не в духе аристократизма!
– Так-то оно так, но… – подумав немного, Саша решила не допытываться и замолчала, глядя на сгорбленную спину извозчика, медленно погнавшего лошадей вдоль по улице, к реке.
Несколько секунд прошло в молчании, но Александра явственно ощущала на себе требовательный взгляд Мишеля и понимала, что вечно молчать не сможет. Нужно как-то рассказать обо всём.
– Ну? – Волконский для начала напомнил о себе деликатным покашливанием. – Я всё ещё здесь, если что.
– Я вижу, – вздохнув, сказала она. И снова замолчала. И отвернулась. На душе было неспокойно, а кончики пальцев начали нервно подрагивать. Обычно так случалось после сложных операций, и как в предыдущие разы, Александра нашла привычный выход из положения – достала из кармана спички и пачку папирос.
Мишель с некоторым удивлением наблюдал за её действиями. Встречный ветер играл с её волосами, откидывая их назад и всё мешал прикурить, то и дело задувая огонь. Но когда с третьей попытки ей это наконец-то удалось, Саша откинулась на сиденье и с утомлённым видом затянулась, прикрыв глаза. На всякий случай, чтобы не отвлекаться на всяких зеленоглазых красавцев! Однако его взгляд она ощущала даже из-под сомкнутых век, шестым чувством ощущала, что Мишель смотрит на неё.
Привести в порядок собственные мысли и без него казалось непросто, а Волконский будто нарочно всё усугублял! Александра подняла ресницы и послала ему вопросительный взгляд.
Мишель тотчас прокомментировал:
– Фи, сестрёнка! Ты же девушка, а не окопный солдат! – и ещё рукой помахал, делая вид, что разгоняет дым. Это заставило Александру невольно улыбнуться.
– Какие мы нежные, боже мой! – фыркнула она, папиросу, однако, не убрав. – Я думала, фронтовая жизнь поголовно у всех вырабатывает эту вредную привычку.
– Как видишь, не у всех. А вообще-то, на мой взгляд, когда девушка курит – это отвратительно! – с видом заботливого старшего брата добавил он.
– Ах, простите, простите! Я-то думала, упасть в ваших глазах ниже уже не смогу, а вот, поди ж ты! – ехидно произнесла она, вновь затянувшись. Да плевать ей, нравится это ему или нет! Что он вообще о себе возомнил?! Правда, Сашенька вскоре сменила гнев на милость и растерянно добавила: – Ваше величество, не сердитесь, я просто не знаю, с чего начать. Я… дайте мне пару минут, чтобы собраться с мыслями.
– А я уже собрался вставать на колени и умолять тебя не молчать! – не без ехидства сказал Мишель.
– Это ни к чему, – вздохнула Саша, как будто не заметив насмешки. Затушив папиросу, она постаралась взять с себя в руки и успокоиться. И постараться сделать так, чтобы её история не звучала так же дико, как у Максима Стефановича. Нужно как-то сгладить углы, но ни в коем случае не искажая общего смысла. Но как?
Это оказалось проще, чем она думала.
Правда, для начала, Саша спросила:
– А может, всё-таки возьмём на вооружение мою версию? Ту, в которой Гордеев во всём виноват?
Но Мишель с деланным сожалением покачал головой, и тогда Саше пришлось пересказать ему всю историю, поведанную Рихтером. Правда, без деталей. О мёртвых младенцах, а также о том, что Кройтор привязывал свою бедную жену к кровати и безбожно избивал её, Саша решила не говорить. Не то чтобы она думала, что это ранит нежное сердце Мишеля, скорее, искренне сомневалась, что сможет произнести всё это вслух.
К её величайшему удивлению, Волконский никак не отреагировал. Он казался до такой степени спокойным и уверенным в себе, что у Саши сложилось впечатление, что он вовсе не слушал её, увлечённый дорогой.
Посмотреть было на что: они как раз миновали мост и теперь ехали по изумрудно-зелёному полю, залитому сиянием ласкового майского солнышка. Со стороны города обширные луга венчала берёзовая роща, единственное светлое пятно среди этого зелёного великолепия, а со стороны московского тракта – бесконечный горизонт, с теряющейся в нём извилистой дорогой. Казалось невозможным определить ту грань, где листва сливалась с ярко-голубым небом – солнце палило нещадно, и долго смотреть вперёд не было возможности, но Мишель всё равно смотрел, время от времени щурясь под слепящими лучами. И казалось, ничто другое, кроме окружающей красоты, не волновало его вообще.
