– Может, всё-таки, посвятите меня в курс дела? – Мишель перебил её, не дав договорить. Взгляд у него был до того хмурый, что Александра тихонько охнула и отвела взор, будто только сейчас заметив, что он здесь.

Рихтер спас ситуацию, вновь привлекая к себе внимание, постучав по подлокотнику кресла.

«Ты не считаешь это достаточным поводом для мести? Похищение сына? Единственного ребёнка? Единственного наследника? По-твоему, этого мало? Пусть даже и двадцать пять лет спустя – какая разница? Может, он готовился всё это время… Месть – холодное блюдо. Срок, конечно, солидный, но кто знает, чего он на самом деле ждал?»

– Это неправда, неправда, неправда! – воскликнула Александра, вновь поднявшись с места. – Это просто не может быть правдой!

Мишель смотрел на неё скептически, скрестив руки на груди, и на этот раз с утешениями не спешил. Ей было не по себе под его недовольным взглядом, особенно тоскливо делалось от осознания того, что она его же хотела от этой правды и уберечь! А он совершенно этого не ценил и не думал входить в положение.

«Увы, но это так», – Максим Стефанович развёл руками, перехватив её взгляд.

Александра тяжело вздохнула в ответ, но больше ничего говорить не стала. Рихтер понял, что он не убедил её и, тоже встав со своего кресла, прихрамывая, подошёл к ней ближе. И коснулся её руки.

«Я знаю, это тяжело. Но ты должна сказать ему. Он должен знать. Она хотела, чтобы он знал!»

– Я скажу, но сама я в это не верю! – искренне призналась Александра. – Всё это выдумали нарочно, чтобы увести подозрения от Гордеева!

«Он (Гордеев) здесь не причём. – Какая категоричность! Какой уверенный блеск в глазах! Мишель готов был руку пожать этому безумному старику, но, вот беда, с помощью рук он продолжал изъясняться, так что с пламенной благодарностью своей пришлось подождать. – Он никогда не пошёл бы на такое. Если ты не веришь, то имеешь полное на это право. Это довольно здравая реакция, потому что в такое поверить и впрямь сложно. Думай как угодно, но, прошу тебя, не вини во всём Гордеева!»

– Что?! – с таким возмущением воскликнула Александра, что Максим Стефанович невольно смутился и выставил руки ладонями вперёд. И счёл нужным объяснить свою позицию:

«Нет, нет, я ни в коем случае не хотел сказать, что он честный, добрый человек! Он тоже по-своему чудовище. Но её (Юлию Николаевну) он не убивал, как бы там ни было. Её убил (кивок на страницу в блокноте) Кройтор. Веришь ты в это или нет, но это так»

– Максим Стефанович, – начала было Александра, но тотчас же замолчала. Что она хотела сказать? Попросить его быть благоразумным и не нести всей этой чуши про украденных детей и мёртвых младенцев? Это была не чушь. Точнее, не так – чушь или нет, но Рихтер свято верил в то, что говорил.

И эта история о его убитой возлюбленной… Стал бы он шутить подобными вещами? Стал бы лгать? И отрезанный язык… Вот почему он не говорил всё это время! В рот ему не заглянешь и не проверишь, но такими вещами не шутят тем более.

А что же тогда сказать ему на это? Что Юлия Николаевна решила напоследок ещё раз использовать его, ради бессовестного обмана? Тогда Рихтер окончательно и бесповоротно возненавидит её, невзирая на то, что несчастная княгиня уже сполна заплатила за свою ошибку.

Нет, Саша не могла этого допустить. Да и потом, не так уж она и была уверена в том, что Волконская солгала. Вполне возможно, что и нет. Достаточно посмотреть на Мишеля, чтобы в этом убедиться.

«Он же на неё нисколечки не похож, ни капельки, Господи!»

И вместо какой-то, несомненно, дельной фразы, Саша лишь простонала что-то невразумительное и закрыла лицо ладонями. Она понимала, что Максим Стефанович ей не лгал. Может быть, лгали ему. Но не во всём.

История с похищенным сыном была правдой. И с бедной девушкой-акушеркой, своей жизнью поплатившейся за жизнь новорожденного, тоже не была вымыслом. И Максим Стефанович, искалеченный как физически, так и духовно, был вполне реальным. Стоял напротив, смотрел с жалостью.

«Вам бы побольше обо всём этом узнать», – посоветовал он, когда Александра подняла на него взгляд.

– Это уже не ко мне, – с обидой ответила она и кивнула на Мишеля. – Это к нему. Меня-то к их аристократичному обществу и на шаг не подпустят! Я и сейчас здесь всего лишь как переводчик, иначе ко мне бы, м-м, не снизошли обратиться!

«Зачем она так?» – почти с обидой подумал Мишель. А потом вдруг понял, что все её слова были правдой. Она говорила как есть, переняв у него эту немного жестокую манеру называть вещи своими именами, рубить с плеча.

«Скажи ему всё. Он должен знать», – попросил Максим Стефанович.

– Я скажу.

«Он может вспомнить что-то ещё… Он может знать, почему он (Кройтор) объявился столько лет спустя. Она (Юлия Николаевна) могла обмолвиться. Он может знать больше, чем мы с тобой вместе взятые, с нашими глупыми догадками! Обязательно скажи ему обо всём»

– Я скажу, – повторила она.

«Правда ему не понравится, – предрёк Максим Стефанович. – Такая правда никому не понравится! Но я уверен, он справится. Доведёт это дело до конца. Он этого так не оставит. Поверь мне. Я разбираюсь в людях. А по нему с первого взгляда видно – очень дельный молодой человек. Не в пример отцу!»

– Которому из? – с усмешкой спросила Александра. Старичок растянул губы в улыбке. Неужели она ему поверила?

«Оба хороши. Один другого подлее! Но, знаешь, Гордеев всё-таки… человек»

Что он хотел этим сказать? И это ли он хотел сказать вообще? По крайней мере, Александра поняла его странную жестикуляцию именно так: «Гордеев всё-таки человек». И долго потом она ещё вспоминала эти слова, пытаясь понять, что же они на самом деле значили.

– Хорошо. И последний вопрос, – это Александра вспомнила, уже когда Рихтер провожал их к выходу. Тот послушно остановился, внимательно глядя на неё, и тогда Саша спросила: – Что случилось с Сандой?

Ответ был очевиден и прост. Можно было не спрашивать.

Но всё равно показалось дико – то, как запросто он изобразил эти страшные слова:

«Он убил её».

Это и Мишель понял, по характерной жестикуляции. Он не знал, кто такая Санда и кто избавил мир от её существования, но все эти бредовые россказни ополоумевшего немого старика с каждой секундой нравились ему всё меньше и меньше.

– Так я и думала, – сказала Александра, кивнув Максиму Стефановичу.

И только у порога догадалась спросить о его самочувствии. Господи, как ей стало стыдно в тот момент! До чего докатилась, подумать только! Эгоистка, эгоистка, такая же, как Волконский – вот уж воистину, с кем поведёшься!

Ворвалась вихрем к бедному одинокому старичку, вынула ему всю душу, заставив выложить самые сокровенные тайны, оберегаемые столько лет, и уже собиралась спокойно умчаться по своим делам, добившись от него всего, что было нужно! А про его больную спину, про его хромую ногу, про усилившуюся к старости головную боль – про это она спросила?

О-о, папенька был бы в восторге! Молодец, Саша! Ещё пару дней в обществе этих аристократов, и тогда точно станешь такая же, как они! Абсолютно ни до кого нет дела, кроме самой себя и своих проблем! Браво!

«Но я же вспомнила, – пыталась оправдать она саму себя, – вспомнила… потом…»

Ах, до чего тоскливо! Но любую тоску жирным крестом перечёркивало обязательство перед Мишелем. Она должна ему обо всём рассказать.

Этого хотела Юлия Николаевна.

И пока Максим Стефанович, обрадованный и польщённый тем, что кого-то, кроме него самого, интересуют его старческие болячки, жаловался на постреливающую поясницу и усталость в ногах, Саша наблюдала за его жестикуляцией с некой растерянностью, а сама пыталась представить реакцию Волконского на всю эту историю.

Увы, слишком неоднозначно. Он мог как и принять эту правду, так и категорически заявить, что всё это маразматический бред одинокого старика, выдуманный, чтобы разнообразить скучный досуг.

Но одно было известно наверняка: просто так это не пройдёт. С лёгкостью Мишель это всё точно не воспримет, каким бы сильным он ни был. И нужно преподнести ему эту правду так, чтобы не слишком сильно травмировать его израненную душу, он ведь и без того много пережил…