— Даже не представляю, — сказал я.

— Тогда о чем ты пытаешься спорить? — спросил он гневно. Его брови выгнулись, как в старые добрые времена, левый глаз налился кровью.

— Никто! — сказал он. — Ни армяне, ни сирийцы, ни евреи, никто, ни египтяне, никто из этих воров!

Он поднялся в кровати. В него вселился бес агрессивности и былого воодушевления. Зрелище стоило того, чтобы его видеть! Он размахивал руками и кричал: «Они не знают рынок, они не знают товар!»

— Ты прав, па, — сказал я.

— Мне не надо об этом даже говорить. И так знаю.

— Извини, па, я не хотел…

— И извиняться не надо.

— Хорошо.

— Все сходят с ума по мне, хотя со мной все в порядке!

— Но ты ведь немного приболел…

— Все хотят похоронить меня.

— Па…

— Даже ты иногда смотришь на меня, как…

— Па, ты ведь болел!

— Если я лежал в госпитале, это не значит, что я болел. Они залечили меня до полусмерти, я не мог ходить. Но я просто не хочу идти туда, куда они меня заставляют. Иди в машину, они говорят. А зачем мне идти в машину? Я не вызывал «скорую помощь». Глория с Майклом вызвали. И твоя мать, не хочу упоминать ее имя. Иди в постель, говорят они. Я не хочу идти в постель. Я еще не кончен!

Я подумал, как же мне остановить его.

— Па, ты сегодня шикарно выглядишь!

— Не хорони меня прежде времени.

— С чего ты взял, что я собираюсь хоронить тебя?

— Вскоре выясним. — Он в бешенстве оглядел меня. Вероятно, само упоминание слова «похороны» раздражало его. Его опять трясло.

— Я могу снова заняться тем, чем занимался всю жизнь!

Я мог лишь задобрить его.

— Я знаю, па.

— И на рынке меня знают не понаслышке. «Где Сэм? — спрашивают они. — Где Сэм Арнесс?» Мне надо только открыть дверь.

— Знаю, па…

— Я чувствую себя… Видишь? Видишь?

Он неловко помахал руками, изображая гимнастические упражнения.

— Я рад, па…

— Надеюсь.

— Я действительно рад.

— Скоро выясним.

— Что?

— Насколько рад и тому подобное.

— Почему ты не веришь мне?

— Потому что хочу занять у тебя денег.

— Ого! — сказал я.

— Хочу заняться бизнесом.

— Ого! — повторил я.

Он уставился на меня, выискивая хоть трещину в незыблемой стене моей верности.

— M-м… — тянул я время. — М-м…

— Сегодня утром я сходил на берег, как в былые времена…

— Отлично, па. — А что я еще мог сказать?!

— Эти деревья… Ты знаешь, такие же, как за нашим домом, там, в Малой Азии! За домом, в котором родились я и Ставрос. Ты его никогда не видел.

— Я помню, ты рассказывал про него…

— Тебе надо было съездить в Анатолию весной! А ты глуп, мой сын!

— Знаю.

— А деревья около воды… Ты ходил смотреть на них? Здесь, за нашим домом?

— Пока не было времени.

— Какая же такая важная причина отвлекает тебя? Волочишься за прелестными мордашками?

— Я схожу позже.

Он попытался встать.

— Я возьму тебя прямо сейчас, пойдем, сын.

— Она несет завтрак, па.

— Тогда сразу после завтрака.

— Хорошо.

— Хорошо! — буркнул он. Насмешничал? — А теперь скажи, какого дьявола я тут толкую о деревьях?

— Они красивые…

— Они вовсе не красивы, дурень!

— А я всегда думал…

— Сейчас, весной, на них распускаются почки. Понял? И вся округа пахнет весной. Чувствуешь? Иди и понюхай!

Господи, ведь он прав! Ему не привиделось! Я ощутил чудный запах почек!

— О, да! Да! — торопливо закивал я.

— Точно так же пахнет в Кайсери, в Турции.

— Нежный запах. Как у гардении.

— Нет, не как у гардении, а как у акации. Ведь это и есть акация. Вся округа. Теперь скажи, зачем я говорю тебе об этом?

— Наверно, ты хочешь, чтобы я ощутил…

— Эвангеле, ты, может, и ловкач, и гений, но ты — дурень!

— Тогда я не понимаю…

— Как ты умудрился заработать столько денег? Объясни мне.

— А ты объясни мне, какое отношение?..

— В некоторых вещах ты глуп как пробка.

— Па, ты только что сказал…

— Я сходил к воде и посмотрел на деревья. Ну?

— Да, я понял.

— Ничего ты не понял.

Именно так он задразнивал меня в детстве, и я начал презирать и бояться его, как и тогда, тридцать лет назад.

— Па?..

— Что, па? Что, па? Больничных сестер рядом нет?

Я замолк — ну что тут ответить?

— Так ты видишь рядом сестер или нет?

— Нет.

— Для разнообразия ответил правильно.

Увидев Гвен с яйцами и чашкой кофе на подносе, я облегченно вздохнул.

— Ты слышал, как эта шлюха-сестра сказала, что я не могу ходить?

— Па, здесь дама.

— Уверен, что это слово ей знакомо. Правильно, мисс?

Он все еще принимал Гвен за проститутку.

— Да, слышала, — сказала Гвен.

— Когда тебя все время пытаются убить, нужда в вежливости отпадает. Так, мисс?

— По-моему, так, — ответила Гвен.

— А ты что думаешь? — обратился он ко мне.

— Э-э… — бессвязно пролепетал я.

— Э-э! Э-э! — передразнил он меня.

Я залился краской от смущения. В то же время должен признаться, что папаша окончательно стал самим собой.

— Ну и что ты сейчас думаешь? — спросил он.

— Да так, ничего определенного.

— Ложь, ложь и еще раз ложь. Когда ты молчишь, ты много думаешь. Итак, что ты думаешь?

— Ты снова стал самим собой.

— Ага, сукиным сыном?

— Да! — согласился я. — Но…

— Но сестер здесь нет. А деревья, где они?

— У воды, на берегу.

— Правильно! — воскликнул он. — У воды! Ну же, шевели мозгами!

Отец взглянул на поднос, поставленный перед ним.

— Я не хочу яйца, — заявил он. — Разве я их заказывал?

— Па, не надо так обращаться к ней.

— Теперь ты будешь говорить мне, КАК я должен обращаться к ней?

Гвен прервала наш спор:

— А что бы вы хотели, мистер Арнесс?

— Что угодно, — ответил он. — Не хочу беспокойства.

Он взглянул на нее, нежно улыбнулся и взял ее за руку:

— Ты — маленькая очаровательная леди. Жаль, что я не молод, отбил бы тебя у сына. Знаешь, когда мне было 20 лет, я мог всю ночь. Разумеется, единственной моей женщиной была его мать! Но даже когда она мне надоедала, я все равно мог всю ночь. Бедная женщина не знала, куда деваться! Она просила меня, Серафим, опять? — Отец рассмеялся и сжал руку Гвен, затем запел: — Весь день, всю ночь! Серафим! Бедняга!

Мне всегда бывало страшно неуютно, когда отец принимался рассуждать об этой стороне его жизни с мамой, и он знал это.

— Ему бывало не по себе, когда я занимался с его матушкой то здесь, то там. А пацаном он пытался оттаскивать меня от нее. Помнишь? — обратился он ко мне. — Помнишь? Вот это, — он положил свою руку на грудь Гвен, — он называл «обед», и когда я клал матери руку на грудь, то он хотел снять ее. Ого, посмотри, он и сейчас хочет убрать ее оттуда! — И он возбужденно расхохотался. — Весь день! Всю ночь!

Гвен он понравился.

— Держу пари, вы и сейчас в силе, мистер Арнесс.

— А вот насмехаться ни к чему, мисс! В постели я более не могу. Тут я кончен еще в 45 лет. Кончен.

— Ну, пока не попробуешь… — сказала Гвен.

— Не надо лезть в дела других, мисс! — сказал он. — Этот департамент закрылся навсегда. А вот ковры — другое дело. Сегодня я ходил к воде. Один. Сестры за руки меня не держали. Что ты думаешь по этому поводу?

— Это прекрасно, мистер Арнесс, — ответила за меня Гвен.

— Вот именно! Он рассказал тебе, что во сне приходил мой отец? — Он хитро прищурился и добавил: — Он — мой дурень-сын, думает, что я уже не различаю сон и реальность. Но сны говорят правду! Вы верите в сны, мисс?

— Верю, — ответила Гвен.

О Господи, она начала поддакивать ему во всем!

— Отлично! — сказал он. — Проснувшись, я подумал, что, может, я еще встречу кого-нибудь, кто бы не желал моей смерти?

— Па! — возразил я. — Я не хочу, чтобы ты умер.

— Посмотрим! — сказал он зловеще. — Посмотрим!