Я молчал.

— Эдди, ты еще не повесил трубку? У меня есть только ты, Эдди.

— Сомневаюсь.

— Забудь ерунду, что я наговорила. Ты сейчас дома и не можешь ничего сказать. И я вешаю трубку. Так я жду тебя. Скажем, завтра, Эдди?

— Хорошо, — сказал я и повесил трубку.

Такого тона у нее еще не бывало. Я и не знал, что в ней это сидит.

Когда я вошел в комнату, Флоренс взглянула на меня: «Офис мог бы и не беспокоить тебя по ночам!»

Говорят, что жизнь человека неделима. Но договор, предложенный Гвен, какое-то время работал.

Затем Флоренс начала замечать что-то неладное.

Однажды мы ждали супругов Солофф на бридж. Заканчивали ужинать, игла проигрывателя царапала последние миллиметры второй стороны пластинки, которую мы ставили во время трапезы. Флоренс начала покашливать, прочищая горло, хотела что-то сообщить. Я не торопил ее. Днем я был на пляже с Гвен, и сейчас хотел соснуть десяток минут до игры. Игрок из меня никудышный — я страшно невнимателен. Флоренс же чертовски хорошо играет. Поэтому я играю редко. И поэтому на моем фоне она блистает.

Но этим вечером перед Солоффами ей надо было что-то сказать мне; за бокалом «Драмби» она решилась и открыла рот.

— Дорогой, — сказала она, — ты говоришь сам с собой.

— Я всегда говорю сам с собой.

— Все мы не без греха. Но у тебя это превысило норму.

— Ах, Флоренс, ну зачем усложнять? — Я почувствовал облегчение. И это все, что она хотела сказать?

— Ты постоянно шевелишь губами.

Последние дни я яростно спорил сам с собой, но не подозревал, что мой внутренний спор заметен со стороны.

— Эллен тоже заметила, — добавила она. — В офисе все в порядке?

— Как обычно.

— С тобой что-то происходит. Определенно. Доктор Массей ни о чем тебе не говорил?

— А о чем он должен сказать? — Доктор Массей был наш семейный зубной врач.

— Сегодня я ходила к нему на осмотр, и он рассказал мне, что ты скрипишь зубами и что делаешь это уже долгое время. Разве он ничего?..

— Может, и говорил. Да, да, припоминаю…

— По его словам, сейчас это в порядке вещей. Возраст неуверенности и тому подобное. Но я думала, что уж в нашей-то жизни никаких трений…

— Никаких, никаких! — заверил я ее торопливо.

— Эванс! — произнесла она своим предназначенным для серьезного разговора, изменившимся голосом. — Ты не дал мне договорить.

— Я знаю, что ты хочешь сказать.

Ее менторский тон всегда действовал мне на нервы.

— Меня раздражает твой самоуверенный тон, — сказала она, став очень терпеливой.

— Солоффы уже подъезжают, наверное, — сказал я.

— Эванс, сейчас 8.20, а они не приедут раньше 8.30, у нас еще есть время. Не увиливай!

Господи, еще десять минут, подумал я.

— Флоренс, а что, если?..

— Ты постоянно прерываешь меня на середине предложения, — сказала она, прерывая меня на середине предложения. — Я ничего не имею против, когда ты шепчешься в одиночку, но при гостях, особенно при Солоффах, которые все замечают и говорят об этом на каждом углу…

— Какого черта мы их пригласили, если они такие сплетники?

— Они отлично играют в бридж, а ты делаешь это снова.

— Что снова?

— Прерываешь меня. И так каждую ночь.

— То есть, когда я сплю, я прерываю?..

— Скрипишь зубами и болтаешь сам с собой. Доктор Лейбман говорит, что в твоем «я» идет нечто вроде гражданской войны. Вчера во сне ты повторял: «Я ненавижу ее!» Эванс, ты ведь имел в виду не меня?

— Конечно, не тебя.

— А кого?

— Откуда мне знать!

— Кому еще, как не тебе?

— Спроси императора японцев, может, он знает.

— Вчера ты лежал, глядя в потолок, и двигал губами всю ночь. Чем ты занимался?

— Думал. По ночам думать запрещается?

— Разумеется, ты волен думать по ночам, но скажу честно, когда рядом скрипят зубами… — Она хохотнула. — А один раз ты даже сжал кулаки, и я выскочила из кровати!

Казалось, это рассмешило ее до слез.

— Клянусь, Флоренс, я не специально.

— Но с чего это ты скрипишь зубами, видишь кошмары и целые дни шепчешь?

— Флоренс, не пойму, к чему этот разговор?

— Ты сам знаешь, к чему. И я хочу, чтобы ты сам понял, что надо делать! Эванс! Эв!

— Не переношу Лейбмана на дух!

— Попробуй хоть раз. Он поможет тебе, Эв!

— В задницу доктора Лейбмана!

— По отношению к нему у меня нет таких намерений. Эв, дорогой! Подумай. Ох! Гости пожаловали!

Наконец-то они заявились.

Флоренс подошла к зеркалу поправить прическу.

— И, пожалуйста, следи сегодня за губами. А то Солоффы подумают, что ты жульничаешь.

Она рассмеялась, смех был у нее, как у маленькой девочки; мой старый знакомый — серебряный колокольчик.

— Нет, конечно, ты можешь шептать. И даже во время игры… Твое право…

— Да, да, я сам решу, шептать мне или… К тому же только так, разговаривая сам с собой, я вынесу вечер с «Суфле»!

«Суфле» — прозвище, данное мной супруге Солофф, большой и пышнотелой. Флоренс рассмеялась.

— Тс-с! — приложила она палец к губам. — Звонок. Постарайся не двигать губами очень уж явно. А потом, мой монстр, расскажешь мне, что с тобой происходит. И кого ты ненавидишь. Должна признаться, лучше бы ты любил «ее», особенно если «она» — это я. Ты уверен, что это не я?

— Уверен.

— Тогда ко мне, — сказала она и ткнула пальцем в щеку.

Во время поцелуя зашли гости и застыли у двери.

— Ох, как мы некстати! — облила нас патокой «Суфле».

Мистер Солофф открывал рот лишь для того, чтобы делать ставки. Он работал юристом по рекламе в кинофирме и был очень осторожен. За них обоих вполне выговаривалась «Суфле».

— Да уж! — подыграла Флоренс. — В такой неподходящий момент!

Она чмокнула воздух в миллиметре от щеки «Суфле», и вскоре мы сели за пять тянучих робберов.

Первый выиграли Солоффы. Мы же опустились на восемь сотен вниз. Я играл мерзко, хуже, чем обычно, но зато контролировал губы. На минуту стол расслабился: «Суфле» уплыла в туалет по малой нужде, мистер Солофф воспользовался телефоном.

Пока гости отсутствовали, Флоренс шепнула мне:

— Дорогой, если ты и дальше будешь играть так же — лучше начинай говорить сам с собой!

На следующем роббере она заказала четырех крестей сразу. Я скакнул в шесть. Флоренс могла бы пойти ва-банк, но ввиду моей однозначной некомпетентности не сделала этого. По правилам, кстати, должна была. А я выдержал. «Спасибо большое, мой партнер!» — произнесла она, когда я открыл карты. Проделав ритуальное ознакомление с ее картами, я сказал: «Чудесно, партнер!» — и тем самым снял с себя ответственность за этот кон. Затем поднялся наверх и набрал номер Гвен. Никого не было дома, или она не брала трубку. Я спустился и направился в бар.

«Где эта сучка еще шляется?» — спросил я себя. Затем: «Ты снова говоришь сам с собой!» Затем снова: «Ну и что? И буду! Буду весь вечер говорить сам с собой! Иначе свихнусь! То, что говорю другим, не имеет никакого значения!»

(«Никто не желает капельку, а-а?»)

Ну а я желаю! Чтобы не зарваться, Эдди, плесни самую малость. Вот столько. Это помогает. Какого дьявола Массей нашептал Флоренс, что я скрежещу зубами? Где его профессиональная этика? И кто из нас, нынешних, не скрипит зубами?

(«Грандиозный шлем! Отлично, партнер! Ох, извините, мистер Солофф. Конечно, вы правы, кладу шесть, один сверху. Вот так».)

Даже твоя мамочка! Но, ты знаешь, Эдди, Эванс, Эвангелос, или кто ты там на самом деле, она говорит сущую правду. Ты становишься очень легкомысленным. Например, сегодня днем! Дудки, это придумал не я, а Гвен. Девчонка сама следит за нашими сальдо. А что мне лезет в голову — позывы к разрушению сложившегося мира вещей? Или обязательно надо, чтобы поймали на месте преступления? Ого-го заголовочек: «Тюремное заключение вице-президента компании „Вильямс и Мак-Элрой“ за аморальное поведение на пляже!» Мистер Финнеган заревет от восторга! Хотя что я плету, все было не так чтобы уж совсем! Ближайшие к нам люди валялись метрах, по меньшей мере, в тридцати. Да и начал это вовсе не я. Она сама обвязала нас полотенцем. Ага, иди и расскажи это судье! Ваша честь, наши ягодицы были полностью покрыты махровым купальным полотенцем. Вот и показания свидетелей. А почему я воображаю себя арестованным? Еще и на суде? И вообще, люди находились от нас в полусотне метров, лежали с закрытыми глазами на спине и загорали. Без сомнений, они бы много отдали, чтобы самим порезвиться, как мы. Побыть молодыми! Ну а я-то сам, неужто юнец? Нет. Но она делает меня юным! Как дикий зверь бросается на меня, и я тоже зверею…