— Все про все, — сказала Сильвия, — на ваших счетах остается 8709. К следующему месяцу вы обязаны заплатишь налоги: федеральный и штата, и останется 1509.95. Счет из госпиталя и от доктора Арнстайна, как он сказал, будет на сумму около 3000 — но пока точно не известно. Больше ничего, мистер Андерсон.

— И вот я ничего не должен! — воскликнул я ликующе и подписал чек.

— Да, — сказала Сильвия. — Если у вас нет доходов, про которые я ничего не знаю.

— Про них умолчим.

— Эванс, ничего страшного пока не произошло. Кажется, конечно, ужасным, но ты 16 лет работаешь в Калифорнии, а сейчас имеешь меньше, чем по приезде сюда…

— Не волнуйся, Флоренс.

— Не могу не…

— Я чувствую себя отлично!

— Не рассказывай сказок, я же вижу!

— Ты ошибаешься.

— Не ошибаюсь. Пожалуйста, не перебивай меня! Прикинь сам. У нас есть этот дом, за него выплачено две трети, а это — приличная сумма. Есть еще домишко в Индио, лучшего вложения капитала и не придумать. Если что случится, я могу жить там всю оставшуюся жизнь. Ты можешь сказать мне как-нибудь — продавай, — и я продам все, мы переедем туда и будем жить на проценты с моего капитала. Ведь он-то остался в целости и сохранности. Подумай об этом. Он не уменьшился ни на цент — его реальная стоимость такая же, как и в тот день, когда отец оставил его мне. Даже несмотря на некоторую утрату покупательной способности доллара. Мы всегда можем вдвоем поселиться в Индио и экономить на всем, будем читать, думать и наслаждаться тамошним солнцем…

Описание походило на Крепость № 2.

Я встал.

— Пора укладываться, — сказал я.

— Тогда беги, — сказала Флоренс и неожиданно обратилась к Сильвии: — Вы уверены, что ничего не забыли?

— Да, миссис Андерсон.

Флоренс повернулась ко мне.

— Дорогой, спасибо тебе. Спасибо. Я так волновалась по этому поводу. Но после твоих… Сильвия, принесите, пожалуйста, стакан воды.

— Хорошо, миссис Андерсон.

Сильвия ушла.

— Не хочу при ней… Но ты не можешь осуждать меня за эти хлопоты. После того, как ты сказал, что уходишь с работы. Но сейчас, когда столько всего завязано, может, это заставит тебя задуматься… Твое решение стоит очень дорого, слишком дорого. Не так ли? Но, знаешь, за тебя особо я и никогда не переживала, потому что ты — энергичен и напорист, долго бездельничать не можешь. Это не в твоем характере. Я знаю, что вскоре ты снова станешь самим собой, еще более удачливым и процветающим.

— Мне пора… — сказал я.

— Ты не возражаешь, если я поднимусь с тобой и поговорю на ходу?

— Флоренс, у меня осталось несколько минут.

— Хорошо. К тому же через пару дней ты вернешься. По-моему, с твоим отцом ничего страшного.

— С чего ты это взяла?

— Дорогой, он должен быть в порядке, и все!

Она подбежала ко мне и поцеловала.

— Спасибо, Эванс, за то, что все так быстро устроилось. Я чувствую себя гораздо увереннее. Гораздо. Я, конечно, перестаралась насчет денег. Развела шум, но деньги, согласись, это не только деньги, это — свобода. Без них мы вынуждены заниматься чем не хочется. Этане, ты слушаешь?

— Я должен собираться, — сказал я, поднимаясь по ступеням.

Пришла Сильвия и принесла стакан воды.

— Мистер Андерсон, — позвала она.

— Вспомнили что-нибудь? Быстро проверьте!

Сильвия улыбнулась.

— Нет, нет. Я хотела отдать вам телефонограммы из офиса.

Она подошла к папке и достала желтый лист бумаги.

— И еще, Эванс, — сказала Флоренс. — Думаю, надо бы тебе позвонить мистеру Финнегану.

Я шел по лестнице. Ее слова остановили меня.

— И сказать ему…

Я почувствовал, что сейчас взорвусь.

— …Спасибо. За поддержку. И что уезжаешь в Нью-Йорк, причину отъезда и что ты вернешься на работу через несколько дней.

— Прошу ему не звонить, — бросил я.

— Ну, хорошо, дорогой. — Флоренс решила поупрямиться. — Я только.

— Не надо! — резко оборвал я и одним броском перескочил оставшиеся ступени.

Наверху я сбросил с себя одежду и обшарил карманы. 33 доллара. Я вспомнил о «пожарных» пяти сотнях в сейфе. Достал их. 10 пятидесятидолларовых банкнот. Отлично. За билет уйдет около двух сотен — останется больше трех Предположим, что… что, черт возьми, предположим? Господи, как быстро течет время! Я сломан. Нет, пока нет. Я не сломан. На секунду я застыл на кровати. Прочел записки из офиса, переданные Сильвией. Одна была от Майка Уайнера: «Позвонить, срочное дело», — гласила она. Я позвонил, может, удастся достать денег. Может, журналу что-нибудь нужно в Нью-Йорке, тогда они заплатят за билет. Ну а если мне не хочется, тогда придется платить свои кровные.

Чутье снова не подвело меня. Журнал жаждал получить от меня статейку — вообще-то, две, но одну из Нью-Йорка, какой-то начинающий политик, пуэрториканец по имени Рохас. Майк сказал, что тип очень интересен. А я его не слушал, мне почему-то было наплевать, в каких красках они хотят его изобразить.

— О’кей! — сказал я Майку. — Беру вашего Рохаса!

В Нью-Йорк я полечу на свои, а потом предъявлю им счет за билет прямо оттуда.

— Пожалуйста, закажи мне комнату, как и в прошлый раз, в «Алгонкине».

Они заплатят еще и за гостиницу, подумал я и повесил трубку. Я посмотрел на часы, оделся, уложил чемодан и выпил двойной коньяк.

У меня с коньяком сложности. Я от него трезвею. Поэтому стараюсь коньяк не пить.

Но в то самое утро мне, как никогда, было необходимо выпить. Собирая вещи, я испытывал не поддающееся разумению чувство, что в последний момент что-то случится и мой отъезд будет отложен.

А Флоренс, у которой спал такой груз с плеч (помимо разговора с Эллен) и которая буквально обомлела, видя, с какой скоростью я подписал чеки, и была приятно удивлена почтительностью, оказанной мной листу номер три, вызвалась сама отвезти нас в аэропорт. Я настоял на такси, так как слишком хорошо знал, что, доверься женщине, и произойдет сбой, и никуда я не улечу.

Абсурд? Конечно. У трезвого человека такие мысли не появляются. Поэтому, лишь только за мной захлопнулась дверь такси, я присосался к фляжке, припрятанной в отворотах хлопчатобумажной куртки. Серия глотков протрезвила меня. Я подумал: «По крайней мере, ты уже в пути, ты едешь в такси. Вот и поворот, поворот куда надо. Какие еще страхи? При чем тут страхи?»

Возле билетной стойки я вновь запаниковал. Мне не понравились служащие аэропорта. Они напоминали неудачников, готовых немедля удирать сломя голову, случись что серьезное. В улыбках клерков сквозило еле прикрытое лукавство, будто объявление о задержке рейса — такая славная, черт возьми, шутка! Они поведали нам, что задержка минутная, подвела механика, что-то с компасом. Голоса их были подозрительны. Я зашел в мужской туалет, открыл кабинку за десятицентовик и глотнул коньяку.

Звук закрывающейся двери самолета был успокаивающим. Донесся глухой стук металла о металл, затем тяжелый щелчок. Затем дверь закрыли и снаружи. Появилась надежда, что мы все-таки взлетим.

Они даже включили в салоне музыку.

Но потом мы долго сидели и никуда не двигались.

Пассажиров едва набралось полсалона, даже меньше. Я удивился. Неужели с самолетом непорядок? Почему молчит стюардесса? Эллен ушла в нос корабля за журналами, я пропустил еще глоток.

Наконец лестница-гармошка отъехала от корпуса, и самолет с грузом выживших (так мне казалось!) оказался отрезанным от мира. Заработали турбины, лайнер побежал. Первая попытка.

В конце полосы «крылатый спасатель» с «выжившими» на борту остановился, развернулся, прочистил сопла и пошел на вторую попытку. Затем начался тот отчаянно крутой подъем, на который способны только реактивные самолеты. Мы смотрели вниз, на клубящийся дымами город. Минуту спустя мы летели над водой, море, все еще способное произвести самую простую функцию — омыть берега, уже испытывало трудности из-за разноцветных индустриальных стоков, разбавлявших его непорочную сущность.