Они рассмеялись.

Мы подошли к машине. Дэнни открыл заднюю дверь.

Финнеган отвел меня от автомобиля на прощальный совет.

— Ты еще встречаешься с Гвен Хант, как я понимаю? — спросил он.

— Нет.

— Извини, но ты врешь. Вчера ночью ты был у нее.

— Откуда такие сведения?

— Я плачу многим, чтобы быть в курсе поведения людей, важных для меня, и все, что я хочу в связи с этим сказать, — берегись! Мне надо было избавиться от нее раньше. Сейчас червоточинка в тебе из-за этой дамочки. Она запутала тебя, и в голове твоей — бардак. Она — разрушительница. Она не признает ни достижений цивилизации, ни Божьих заповедей.

— Так же, как и я.

Первый раз за все время общения с мистером Финнеганом его терпение лопнуло.

— Я хотел попросить Флоренс, — резанул он, — чтобы доктор поставил окончательный диагноз. Она сказала, что обязательно покажет мне его.

— Что вы хотите знать?

— Заключение доктора о последствиях автомобильной аварии. Я твой друг и хочу знать, была ли?..

— Черепная травма?

— Да. Я не слишком резок?

— Вовсе нет. Доктор сказал, все о’кей!

— По тебе не скажешь. Ты не тот, с кем я работал и кого прекрасно знал. С самого утра твое поведение непредсказуемо. С того момента, когда я предложил подвезти тебя до госпиталя. Эдди, я озабочен!

Он залез в машину. Осел держал дверь открытой.

— И еще. Час назад ты сделал то, что совершенно нельзя объяснить похожестью твоего образа мысли и той юной леди, про которую я упомянул. Ты понял, к чему я?

— Нет.

— Я говорю о моей речи. Ты уничтожил ее одним предложением. Ты попал в «десятку», в самую уязвимую часть. Но я подумал над твоими словами. Ты неправ. Речь превосходна.

Осел хлопнул дверью, и они уехали.

К этому времени голову стала сверлить мысль, что весь разговор-то в нашем семействе вертелся не об отце — все решили, что ему уже недолго осталось, — а обо мне. Вся проблема того момента завязывалась не вокруг старика Сэма, а вокруг его сына Эвангеле.

В голосе обращавшихся ко мне появилось новое. Большинство разговоров, даже самых обычных, несет в себе потаенную истеричность, проистекающую из обычной вещи, — жизнь, как ни крути, в силу своей природы, зла. Но журчание голосов вокруг меня производило впечатление именно журчания — так неестественно были они спокойны и просчитано благожелательны. Так родители сюсюкают с детьми. А я, глядя на подобное обхождение, думал, что дети всегда понимают, что именно так родители стараются управлять ими, что они презирают такой способ воспитания и на больших переменах вынашивают планы отмщения этим взрослым, которые так неуклюжи в опекунстве маленьких.

Я тоже ощутил себя малышом. Осторожные руки взрослых окружили меня и не дают упасть. Прохожие стали глядеть на меня неодобрительно. Поэтому мои «ушки» стали «на макушке» — я приготовился к ссорам и ожидал ото всех только неприятностей.

Пришел Майкл и принес послание из штаба. Я, стоя на тротуаре, провожая глазами машину Финнегана, выслушал послание.

— Девчонки ждут тебя, — сказал Майкл.

— Зачем?

— Хотят устроить семейный обед и потолковать.

Я ответил жестом. Неприличным.

— Не надо так, Эдди.

— Почему не надо?

— Да что с тобой?

— И что же это со мной?

— Ты сам не свой.

— Э-э, нет! Я — есть я! Давай лучше пропустим по рюмочке.

Майкл пить не стал, но в бар со мной пошел. Наверно, чтобы посмотреть, не переберу ли я. Я совсем рехнулся, подумав так? Два «Гибсона», выпитые залпом, влили в меня хандру.

На шестом этаже у лифта нас ждали Флоренс и Глория. Раскрывшаяся дверь лифта и явление моей персоны прервало их живую беседу и заставило неестественно улыбнуться. Или мне так показалось?

— Глория предлагает, — сказала Флоренс, — пообедать всем вместе.

Глория подарила мне свою улыбку. Меня начали опекать.

— Здесь недалеко есть чудный итальянский ресторан, — сказала она.

— Эванс любит итальянскую кухню, — сказала Флоренс. — Может, у них найдется и «ласанья», Эв?

— А почему бы нам не пойти в фойе и не поговорить там? — предложил я.

— Твоей маме хороший обед не повредит! — объявила Глория.

Моя мама, стоявшая рядом, выглядела слегка замороченной, но уж никак не недокормленной.

Я стоял как столб. Упрямый, оцепенелый. Иногда так застывают дети. Угрюмо насупившись и уставившись в одну точку, они стоят так, когда у них больше нет возражений на подавляющую мощь доводов родителей.

— Эв, Глория — твой друг, а я — твоя жена и тоже твой друг, поэтому не упрямься! — сказала Флоренс.

— Тебе не мешало бы почистить костюм, — сказала Глория.

— А что со мной?

— Ты шлялся где-то всю ночь, — ответила Глория. — А в отеле тебя не было!

— Глория! — воскликнула Флоренс.

Я отошел к матери и не слышал, о чем они начали спорить. Заметил лишь, что они поглядывали в мою сторону.

— Они хотят устроить семейный обед, — сказал я матери, будто предупреждая ее об их далеко идущих планах.

— Глория — неплохая женщина, — сказала мама. — И Майклу неплохая жена. Детей его воспитывает. Будь с ней поласковей.

Отказать матери я не мог.

— Хорошо! — сказал я, повернувшись к Глории и Флоренс, затем добавил: — Пойду почищусь!

Я прошел до самого холла, пока нашел телефон.

Гвен взяла трубку, будто сидела рядом и ждала моего звонка.

Я рассказал ей об отце.

— …Такое впечатление, что они замышляют окончательно избавиться от него. Он просит вызволить его из госпиталя.

— А куда он хочет?

— Домой.

— Ну так в чем дело?

— Если бы ты видела нашу развалюху, ты бы так не сказала. За ним ведь и уход нужен.

— А почему бы тебе не взять его в Калифорнию?

Я присел. Казалось, телефон разъединили.

— Эдди? — спросила Гвен.

— Да.

— Иди умойся и обедай с ними. У твоей жены наверняка готов план.

— О’кей.

— А если хочешь забрать отца и не знаешь куда, привози ко мне. А там и решишь, что делать дальше.

— О’кей. То есть я хотел сказать, спасибо!

— Позвони мне потом. Расскажешь.

В туалете, кроме меня, находился один парень с лукавством и умом в глазах. Он был похож на запасного жокея, сидящего на открытых местах ипподрома в Эббетс-Филд. Я рассматривал себя в расколотое зеркало над умывальником, а он стоял сбоку и несколько раз насмешливо, будто я — розыгрыш, поглядел на меня. Неожиданно для себя я чуть не врезал ему с пол-оборота. Еле сдержался. Руки мои задрожали, и это не ускользнуло от его внимания.

— Ночка была бурная! — прокомментировал он.

Я рванул воротник рубашки. Две пуговицы звякнули о пол. Он расхохотался. Я плеснул себе холодной воды в лицо — не хватало еще начать драку в сортире госпиталя! Разве мало неприятностей!

— Вы не сын старика из 612-й? — спросил он. — А я — доктор Левин. Смотрю за вашим отцом.

О Боже, подумал я, ведь это паранойя! Ведь я же помню, сколько раз отец упоминал имя доктора Левина. Я вытер руку о свою рубашку и протянул ее ему. Он тоже вытер руки о мою рубашку, и мы пожали руки.

— Ну как он? — спросил я.

— С ним все кончено. Иными словами, с ним все в порядке.

— Не нахожу юмора…

— Это значит, что доктора будут капать вам на мозги, начнут пичкать его наркотиками и в конце концов вручат вам солидный счет. Но болезнь не отступит.

— Что же мне делать?

— Постарайтесь выполнить его желания. Но чуда не произойдет. Вы не хотите занять у меня чистую рубашку?

Его рубашка была узковата, но выглядела поприличней моей. А его бритва была безупречно остра. Пока я приводил себя в порядок, он рассказывал:

— Он награждает вашу матушку нелестными эпитетами. Повторять их не буду, потому что она — славная, милая женщина. Но ваш отец — тоже хороший человек. Просто иногда жизнь заканчивается таким образом. Видите ли, все дурные мысли и подозрения, дремлющие подспудно в нашей голове и ежедневно подавляемые, у него вырвались наружу. Бедняга! Так уж получилось, и теперь ясно, что с этими мыслями он жил всю жизнь. Теперь у него не осталось времени на ложь. И в принципе, сейчас он честен как никогда!