Я вдохновенно нес ахинею в надежде, что отец Дрэдди воспримет ее как мой план действий и в случае «Ч» передаст кому надо.

— Все сказанное, — сказал я в заключение, — строго между нами.

— Конечно, конечно! — солгал он.

— Итак, каково ваше мнение? Стоит ли мне красть его отсюда без согласия медиков?

Доктор Левин скосил глаза на священника.

— Хм! — задумался он. — В Нью-Йорке сейчас туман. Вы думаете, самолеты летают сегодня во Флориду?

— Я уже заказал два билета, — соврал я. — Они сказали, что туман им не помеха. Проскочат.

— Не отказался бы на недельку во Флориду и сам! — нервно хохотнул отец Дрэдди.

— Итак? — обратился я к доктору Левину. — Ваше резюме?

— С чисто человеческой точки зрения я понимаю вас, — ответил он. — Но одобрить ваш вероятный поступок как врач, увы, не могу.

— Я тоже не одобряю, — вставил отец Дрэдди, врачом не являвшийся.

— Хорошо, — сказал я. — Если уж на то пошло, и вы оба — против, тогда придется отказаться от этой затеи. Неудачное предложение.

— Буду рад, если вы откажетесь, — сказал Дрэдди. — Я лишь священник, исполняющий по мере сил свой долг, поэтому простите меня, если я осмелюсь сказать, что вам лучше поискать взаимоприемлемое для всех членов вашей семьи и врачей решение.

— А у больного спрашивать не будем? — строго спросил я.

— Не думаю, что он отвечает за свои слова, — прошептал отец Дрэдди. — И, мне кажется, — добавил он еще тише, — что вы неправы относительно пансионатов для престарелых. Некоторые из них вполне приличны. Я говорил Глории…

Вот все и открылось!

Когда он высказался, я поблагодарил его:

— Спасибо, святой отец, за совет. Обязательно последую ему. И, пожалуйста, пусть моя идиотская идея останется между нами.

— Разумеется, разумеется! — искренне заверил меня Дрэдди. — А вам лучше позаботиться о себе.

— Что?

— Мне кажется… Я хотел сказать, отдохните, расслабьтесь. Доктор даст вам таблетку. По-моему, вы немного больны, ха-ха.

Он улыбнулся и потряс мою руку. Он оказался славным парнем и держал язык за зубами до тех пор, пока я не похитил отца из госпиталя.

Глаза моего отца снова остекленели. Отец Дрэдди попрощался с ним, но тот ничего не ответил. Дрэдди пожелал ему спокойной ночи и ушел.

Доктор Левин решил, что лучше не возбуждать у святого отца подозрений, и отправился вслед за ним. Подойдя к двери, он обернулся и скороговоркой произнес:

— Ровно в полночь я буду инструктировать сестер по некоторым очень важным вопросам. Все их внимание будет полностью занято. Если у кого возникнет идея осуществить тот дурацкий план, изложенный вами, то лучшего времени для этого не найти.

Ровно в полночь я открыл дверь папиной палаты, помог ему подняться, и мы вышли. Медленно, без излишней, вызывающей внимание спешки, мы дошагали до лифта. Доктор Левин, как и обещал, тщательно инструктировал сестер, собравшихся перед ним. Краем глаза я заметил, что он постарался расположить их так, чтобы они стояли спиной к коридору. Иногда план срабатывает из-за своей безумной простоты.

Гвен и Чарльз ожидали нас в машине. Мы поехали не в аэропорт Кеннеди, а домой. Отцу об этом не сообщили, да ведь он туда и хотел. По дороге мы купили еды.

Позже мне передали, что случилось в госпитале. Надеясь на вероятность не скорого обнаружения шутки и желая насолить нашим недругам, мы уговорили старого Джо облачиться в больничный халат отца и уложили его в кровать лицом вниз. Джо рассказал мне потом, что ночью его так никто и не побеспокоил. Неуживчивый характер отца у всех отбил охоту лишний раз иметь с ним дело. И только после того, как сестра принесла завтрак (Джо успел полностью съесть его), мисс Смит обнаружила подмену.

Отца я занес в дом на руках. Он весил чуть тяжелее свертка одежды. Несмотря на пугающую бледность лица, он был в приподнятом настроении. Пока Гвен стелила ему постель, я раздел его. Затем мы уложили его, и Гвен села рядом. Она понравилась ему с первого взгляда.

Спустя минуту — в качестве послесловия уж не знаю к чему — он сказал:

— Следующий раз, богатенький мой, слушай, что тебе говорит отец. — Затем он взглянул на Гвен, и они улыбнулись друг другу. — Ты останешься здесь! — приказал он ей. — А он пусть уходит!

Я тоже хотел, чтобы Гвен осталась, тем более что с ребенком есть кому посидеть. Чарльз ждал ее.

У отца слипались глаза. Он смотрел на Гвен и бормотал: «Очень хорошо! Очень хорошо!»

Гвен встала.

— Я сейчас вернусь! — сказала она.

Чарльз сидел у входной двери. Она о чем-то переговорила с ним, он кивнул. Затем еще раз. Она поцеловала его в щеку и проводила до машины.

Я вернулся к кровати отца.

— Она осталась, — сказал я ему, спящему.

Он не слышал, как уехала машина Чарльза.

Гвен раздевалась.

— Что сказал Чарльз? — спросил я, когда она легла.

— Ничего. А что? — ответила она.

— Он говорит «ничего» уже много раз. Что он сказал конкретно?

— С ним все в порядке.

— Это все?

— Это все.

— Хоть какой-то разговор.

— Ну и хватит. Спокойной ночи, — подвела она черту и вскоре заснула.

Мы начали заниматься любовью где-то после полуночи. Так и не проснувшись окончательно. А по правде говоря, мы и не хотели просыпаться, потому что, проснувшись, мы сталкивались с нашими неразрешимыми проблемами. В полусонном состоянии мы были просто любовниками.

Но молчание было нарушено. С ее стороны. Она убежденно произнесла:

— Никогда больше не поступлю с ним так!

Потом мы долго лежали безмолвно, сплетенные как обычно.

— И не надо, — сказал я.

Я решил жениться на Гвен.

Спать поэтому я больше не мог. Она устала и снова заснула, а я лежал и смотрел на нее.

После всего, что она пережила, после всех перипетий ее жизни, она по-прежнему выглядела невинной, как ребенок. Что для меня значило это «как ребенок», я до сих пор никак не уясню. Но что-то значило! Определенно!

Час шел за часом. Мы лежали в комнате моего детства. В этой комнате я проводил долгие дни. Здесь подхватил воспаление легких, в этой комнате меня преследовал кошмар с часами. В углу стояло дерево-вешалка. Шторы опущены. Как и тогда. Свет, по поверью того времени, развивал болезнь. Помнится, когда я начинал бредить, дерево пугало меня. Покрытое одеждой, оно напоминало притаившегося врага, ждущего, когда я провалюсь в сон. Сейчас оно было старым другом, возвращающим меня в те дни, когда я еще не решил предать свою жизнь.

По наитию свыше или по чему-то еще, чему я не мог подобрать названия, я внезапно осознал, что наконец-то переменился. Я начал действовать и наплевал на кажущиеся эксцентричность и непредсказуемое поведение. Принял очередное решение — жениться. Жениться на этой женщине, которой не верил, которую не мог понять, но которую тем не менее любил.

На восходе солнца она перекатилась от меня, устроилась поудобнее и проснулась. Потом перевернулась и поглядела на меня.

— Что случилось? — спросила она.

— Что он сказал? — задал я встречный вопрос.

— Сказал, что будет ждать.

— Кого?

— Меня.

— А как же?..

— Он сказал, что это не имеет для него значения.

— Я ему не верю. А ты?

— Это — его слова.

— О чем же ты плачешь?

— Я не должна так поступать с ним. Он такой хороший…

— Он хочет взять тебя своим всепрощением.

— Не думаю, что все дело в этом. Кроме того…

— Кроме чего?

— Он согласен на все, только без тебя. Никто, кроме тебя, Гвен, сказал он, не может иметь с ним дело.

— И ты веришь его словам?

— А ты смог бы быть на его месте? Сидеть в чужой квартире и смотреть за чужим ребенком. А я чтобы спала в это время с другим? Смог бы?

— Нет.

— Вот! Иногда, Эдди, я думаю, что самые сильные люди — это те, кто просто виснет на тебе. И особенно это касается таких, как мы с тобой, которые не знают, чего хотят сегодня и чего будут хотеть завтра, которые не отвечают за то, что сделали вчера… Не надо… Эдди… Не надо… Я не хочу, Эдди…