Теперь Глория пожелала узнать, поинтересовался ли кто-нибудь ценами в госпитале. Никто. Это все, что она желала узнать до начала обеда. Она испортила ворчанием весь обед. Когда она ушла в кухню за десертом, я прошептал: «Ма!» — и жестом показал у себя на груди, что надо выключить звук.

Мать рассмеялась. Даже Майкл выдавил грустное хихиканье.

— Над чем смеетесь? — потребовала Глория, заторопившись из кухни с лимонным желе, грозящим вывалиться из миски. — Я вышла, и все начали смеяться. Почему не смеялись, когда я была здесь? Я тоже люблю шутки.

— Мы смеялись над моей глухотой, — сказала мама.

— И как хорошо, что иногда она кое-чего слышит, — добавил я.

— Теперь понятно, — сказала Глория.

Мать наклонилась к ней и поцеловала в щеку, в то место, где виднелись морщины, почти в шею. Она относилась к Глории так же хорошо, как и ко всем.

— Но кто-то должен побеспокоиться и о деньгах, — сказала Глория.

— Разумеется. И я рада, что ты — первая, Глория, — ответила мама. — А теперь, дети мои, я пойду отдохну, а то еще засну прямо за столом.

— Я провожу тебя, — сказал я и встал.

— Желе плохое для вас, — съязвила Глория. — Жаль! А мы с Майклом любим желе! Правда?

Мы уже не слышали, что ответил Майкл. Да и что он мог ответить?

— Куда ты сейчас поедешь, Эв? — спросила мать, когда мы проходили по залу.

— У меня встреча в городе. Должен приехать к этому человеку домой к шести, самое позднее. А уже полдевятого! Пока сяду на поезд, пока доеду…

Мы остановились у спальни.

— Знаешь… Я всегда хотела сказать тебе… — начала она. — Слава Богу, у тебя есть Флоренс. Майкл женился удачно, и у него все хорошо. Но ты женился на той, кто дала «класс» семье. Флоренс сделала из тебя человека. Вчера я получила от нее чудесное письмо. Пишет: позаботьтесь об Эвансе. Мол, он — хороший человек. И так прекрасно написала. Она пишет письма, и их хочется сохранить. Ты привел в нашу семью лучшее из того, что мог. Надеюсь, ты понял меня?

— Да. Флоренс — отличная женщина.

— Я только раз волновалась. Ты тогда пришел ко мне и сказал, что думаешь расстаться с ней. Сказал будто в шутку. Наверно, хотел узнать мое мнение. Для меня это серьезно. Я сказала тогда: не вздумай, Эв, наберись терпения. Хорошие люди — не мед по характеру. Легкие женщины и есть легкие. А я выглянула в окно, когда ты ушел, — я не говорила тебе об этом, — и увидела девчонку в твоей машине. Она ждала тебя. Светлые волосы. Я молилась Богу, чтобы ты задумался над тем, что делаешь. Итак, Эв? Ты будешь думать?

Моя очередь отвечать. Но ее уроки не прошли даром, я ничего не выдал, кроме «Разумеется, мам, разумеется».

Мать нагнула мою голову к себе и чмокнула в щеку.

— Я знаю, что ты будешь думать. Ты всегда был хорошим мальчиком.

Она пожелала мне спокойной ночи и затворила дверь.

— Не хочешь желе? Скажи, чего хочешь? — спросила Глория, когда я вернулся.

— Глория, — ответил я, — как ты думаешь, позволительно ли мне выпить?

— Конечно, за кого ты нас принимаешь?! Неужели у нас нет в доме что выпить? Мы заперли бутылки, — добавила она. — Кто-то пьет и пьет из них. Я уже уволила одну уборщицу, а бутылки все пустеют.

— Дело рук Майкла! — заявил я.

— Ага, вали все на Майкла. Хватит столько?

— Глория, ради Бога, это же полпорции для одного глотка…

— Смотри, Эдди, если тебе взбрело в голову напиться…

— Вот так лучше.

Она накапала приемлемую дозу.

— Эй, эй! — крикнул я. — А бутылку-то зачем убирать?

Она вернулась, поставила бутылку на стол и сердито плюхнулась в кресло.

— Глория, — начал я, — я придумал теорию…

— Не напрашивайся, Эдди, на неприятности…

— …по которой выходит, что абсолютно все, кого я знаю, включая и старую мою маму, способны существовать в мире только потому, что все они носят маски того или иного рода и прячут от других свое настоящее лицо. Как тебе моя теория?

— Мозги у тебя лихо закручены! Я никогда не понимала и десятой доли твоих…

— Глория, ты ведь можешь быть и не такой скупой, какой притворяешься…

— Я поняла. Ты собираешься нализаться. Прошу тебя сделать это в другом месте.

Я опрокинул в себя другую порцию, чмокнул Глорию — вкус был горький, — тряхнул руку Майкла и ушел.

Мое сползание в больницу для умалишенных оказалось серией открытий. Весь путь вниз я проделал, ощущая в себе нечто удивительное — это можно выразить словами: «Ну вот! Я, наконец, нашел объяснение всего!» Видение каждого следующего дня в корне отличалось от видения дня прошедшего. И чем больше я познавал себя, тем более неординарным становилось мое мышление. А вскоре оно вообще ушло «за рамки». И чем страннее становилось мышление, тем страннее становилось поведение.

К примеру, в тот день я сделал открытие, вдребезги разбивающее последние остатки иллюзий, — меня уже не удовлетворяла фраза, обращенная к себе: «Парень, науку сокрытия твоих самых сокровенных чувств ты всосал с молоком матери, и со дня рождения ты только и делал, что каждый день облачался в новую маску». Я пошел дальше: стал представлять, что все мы по сути — маски. Каждая — для своего особого случая. Я начал думать обо всем сущем, что окружало меня: об одежде, автомобилях, свертках с бутербродами, зданиях, а фактически обо всем, на что ложился мой глаз, — как о фальшивой оболочке, как о рекламной обложке. Я начал думать о нашей цивилизации как о скопище масок, подобий, штампов и сюжетов.

Учтите, что просто так думать — вполне безобидное занятие. Неприятности начинаются, когда ты позволяешь этим ощущениям влиять на твое поведение. Говорят, что тот, кто живет в мире, рассогласованном с миром остальных людей, — умница. Однако этот умник живет в другой системе координат, отталкивается от посылок и существует по правилам, в корне отличающимся от посылок и правил, естественных для большинства. Доходя до этих умозаключений, понимаешь, почему общество имеет право изолировать некоторых своих членов.

К станции пришлось идти пешком. Я ничего не имел против. Вечер суетился холодным дождиком, такие вечера мне нравятся. К тому же моя ноша, коричневый бумажный пакет из-под овощей, хотя и выглядел раздутым, оказался на удивление легким. Пару слов о том, откуда он взялся.

Майкл, Глория и два их отпрыска живут в одном из тех длинных, низковатых блоков, вырастающих ныне как грибы на окраинах. Их называют «нужными». И они действительно нужны! Площадка перед домом — это только место для парковки машин обитателей блока, и ничего более. Окна квартиры выходят на обе стороны здания. Вид из задних окон — место парковки машин обитателей следующего блока. Однако по одной верной примете вы можете безошибочно угадать, что вы в Уэстчестере, а не в Бронксе или Куинсе: кое-где по краям стоянок сквозь щебенку пробиваются деревца. Другая примета: шум машин стихает к половине десятого вечера. Магазины закрываются. Такси поймать невозможно.

Жители этих блоков сами выполняют кое-какие обязанности, которые в других домах выполняют привратники. К примеру, сами таскают мусор в огороженные мусоросборники на краю стоянки для машин. Ограда их низка, чтобы не царапала эстетичный взгляд, за ней стоят пронумерованные железные контейнеры, каждый из которых способен вместить специальный бидон для мусора. По контейнеру и бидону на квартиру — это очень удобно, так как обычно люди не знают, куда девать свой мусор.

В тот вечер Глория всучила мне по уходе коричневый пакет, содержащий отходы их семейства за день, и попросила положить его в бидон. Но когда я по номеру нашел их нишу, бидон оказался переполнен. Более того, я бы не смог запихать пакет и в контейнер, края которого возвышались над бидоном по причине крайней переполненности последнего.

Секунду я размышлял, а не сплавить ли мне пакет в чужой бидон? Но на бетонном выступе крайней квартиры стояла авторитетно выглядящая группа людей. Они напоминали свободных от службы полицейских. Притворялись невинными, слушая транзистор. Я был убежден — они поняли, что у меня на уме. И не стал вызывать их недовольство и последующее выяснение отношений, которое бы произошло, положи я пакет в бидон кого-нибудь из них.