Он пристально посмотрел на меня.

— Сколько у тебя денег? — спросил он.

Я действительно соображал туго. Только сейчас до меня дошло, что он замыслил…

— Точно не знаю, — увернулся я.

Он пожевал губами, затем повернулся к Гвен и спросил:

— Мисс, вы когда-нибудь слышали, чтобы взрослый человек не знал, сколько у него денег?

— Нет, — ответила Гвен. Сучка.

— Пе-пе-пе! — скривил губы отец. Этими «Пе-пе-пе!» он доводил меня в детстве до слез. Даже сейчас, спустя тридцать лет, эти звуки имели силу и вызывали во мне бешенство.

— Сколько у тебя денег? — спросил он. — У тебя и Флоренс? — Он повернулся к Гвен. — Флоренс, миссис Арнесс Младшая — женщина высокого класса. Отец ее — шишка, тоже имеет кучу денег.

— Я не знаю, па. Правда, не знаю!

Он даже не посмотрел на меня, а продолжил беседу с Гвен.

— Судя по моему опыту, лишь только разговор заходит о деньгах, то и разговора-то, собственно, не получается. Вам это тоже известно, мисс. Когда на следующее утро вы просите денег, то интонация меняется? Так? Вечером — дорогая, милая, сладкая. А утром — я не знаю, сколько у меня денег. Ложь!

Мне пришлось сдержать себя.

— …Вечером — дай поцелую. Люблю… Ты ведь знаешь?

— Да, знаю, — ответила она. — Но такова жизнь.

— Но от собственного сына ждешь других слов!

— Ваш сын, мистер Арнесс, — хороший человек.

— Посмотрим, — ответил он и повернулся ко мне. — Я не прошу одолжения. Я говорю о деле. Я хочу сделать с тобой бизнес.

Неожиданно он перевел взгляд на яйца.

— Остыли! — сказал он.

— Хм! — промычала Гвен и взглянула на меня. Никто из нас не нашелся что сказать, но отец выручил.

— Все нормально, — сказал он. — Никакого вреда. Не хочу причинять беспокойства. Дорогая мисс, дайте вашу руку. Кладем в ладонь яйцо, шевелим пальчиками, и яйцо нагревается.

Увлеченный подогревом завтрака, он забыл про деньги.

— Очень вкусно! — промямлил он. — Яйца всмятку! — промямлил еще раз, будто ел их в первый раз в жизни. — Очень вкусно!

Затем моя персона снова попала в поле его зрения.

— За всю свою жизнь я ни у кого ничего не просил. Только бизнес! — Затем он снова отвлекся. — Очень вкусно!

А я стоял рядом и дрожал. Мне было стыдно. Этот старый мерзавец все еще мог помыкать мной. Я не поднимал глаз на Гвен. Наверно, она почувствовала, каково мое смущение, — подошла и продела руку мне под локоть. А он приступил к кофе.

— Без сливок, — заявил он. — Я люблю кофе с горькими сливками.

— Он не любит сливок, — сказал я Гвен. — Подогрей чашку, и все.

— У нас нет молока, — сказала она.

— А это что? — спросил он, поднимая молочницу и заглядывая подозрительно внутрь. Нюхнув, он переспросил: — Это что?

— Концентрированное, — сказала Гвен.

— Забери! — повелел он, протягивая молочницу Гвен. — Здесь — никаких консервов!

Он внимательно посмотрел на меня. Его взгляд смягчился.

— Я пью кофе без молока. Он прав. Не хочу причинять беспокойства.

Он улыбнулся мне.

— Эвангеле! — сказал он. — Подойди ко мне.

Я с опаской подошел.

— Взгляните, — сказал он Гвен, — он знает, что сейчас последует, и дрожит! Мой единственный сын! Стоит только обмолвиться о деньгах — даже собственный сын!

Он наклонил мне голову и чмокнул в щеку.

— Не бойся, — сказал он. — Деньги — это еще не все!

Затем он гадко рассмеялся.

— Деньги — это еще не все!

Я тоже засмеялся, но готов был треснуть ему меж глаз!

— Пе-пе-пе! — презрительно передразнил меня отец. — Это вообще хорошо, что я не хочу занять денег у своего старшего сына, а, юная леди?

Я почувствовал, что чаша терпения вот-вот переполнится. И снова сдержался. Бесконечно не может это продолжаться!

— Взгляните! — сказал он Гвен. — Как он боится! Он думал, что я — труп, он думал, что от меня больше не будет беспокойства, а-а? Тс-тс-тс!!!

— Па! — сказал я. — Я очень рад, что тебе лучше.

— А о другом говорить не будем?

Я промолчал.

— О’кей. Я не хочу занимать у тебя денег. Забудь. Я не хочу твоих денег.

— Па, у меня нет денег. Только недвижимость. И совсем немного.

— Ты прав. Вот именно, немного. Чуть больше, чем немного. И деньги у тебя есть.

— Да нет же, нет!

— Вы когда-нибудь видели нечто подобное, мисс? Лжет отцу в лицо!

— Мне кажется, он просто не знает точно… — сказала Гвен.

— Он — мой сын и знает точно. Он просто боится, дерьмо!

Я не выдержал.

— И чего же я боюсь? — спросил я.

— Что я возьму твои деньги!

— А с чего мне бояться? Ты не можешь их взять, потому что их нет. Но даже если бы они и были, я бы тебе их не дал!

— Деньги есть, и я могу их взять!

— Нет, не можешь. Ты не в Турции, папа!

— Могу. Но не хочу.

— Да хочешь, па, хочешь!

— Хочу заключить сделку, — сказал он. — Шесть процентов годовых, но ты думаешь, что я кончен. Ты смеешься! — добавил он, размахивая руками. — Мой сын и шлюха-сестра — одно и то же! Вы все хотите положить меня в гроб!

— Ты не прав, па!

— Ты думаешь, я рехнулся?! Думаешь, мозги не работают, да?!

— Па! Я так не думаю!

— Тогда почему не даешь мне денег? Твой папа просит! Почему я должен столько раз просить тебя об этом при незнакомой леди? Эвангеле, это мой последний шанс. Все смеются и говорят, что я кончен. Мозги высохли. Ты хочешь, чтобы я так и умер?

— С твоими мозгами еще можно наворотить кучу дел, па!

— Если у тебя нет денег — у тебя нет мозгов. Поэтому люди смеются надо мной. Я знаю рынок, я знаю товар…

— Дело вовсе не в этом, па.

— Дело именно в этом! Для тебя деньги значат больше, чем кровь!

— Ну в этом отношении я как две капли похож на своего отца! — сказал я.

…Слово — пугливая птичка — чирикнуло и улетело. А я даже не понял, ЧТО сказал! Гвен пронзительно взглянула на меня. Но старик продолжал бубнить свое, будто знал, что антагонизм присутствовал всегда и он не ожидал ничего иного, лучшего или худшего.

— Слушайте, слушайте, — сказал он Гвен, — что говорит мой старший сын. За эти слова его надо бить палкой.

— Па, извини. Я люблю тебя.

— Тогда почему не хочешь дать денег для нового дела?

— Па, денег нет. Есть немного недвижимости. У меня и Флоренс. Да и начать сегодня бизнес — не шутка!

— Я не начну по-крупному. Я куплю товаров в Персии на двадцать-тридцать тысяч долларов. Как сейчас, кстати, называют Персию?

— Иран.

— Да, Иран. И еще, может, я куплю в Истанбуле, может, и здесь, в Нью-Йорке. Обзаведусь маленькой стойкой, много мне ведь не надо…

Я не знал, что сказать.

— Эвангеле! — Голос отца задрожал от волнения.

Он делал то, чего никогда не хотел, он упрашивал меня!

— Это мой последний шанс, Эвангеле. Ты говоришь мне «нет», и я кончен, и они смеются. И правильно — безмозглый дурак! Я — ходячая реликвия! И у тебя же есть деньги, Эвангеле…

Убедить его в обратном не было никакой возможности. Он думал обо мне так, как думали все, — богач!

— Он не открывает рот. Мистер Молчание. Ему надо работать на телевидении. Новая программа — мистер Молчание, бессловесный разговор.

— Па, выслушай меня…

— Я не нуждаюсь в оправданиях. Я все понял очень хорошо! После всего, что я сделал для тебя, ты все забыл!

Мне осталось только развести руками. Я сдался.

— Молчание! — сказал он Гвен. — Наступило время говорить с отцом конкретными словами, не «люблю» и тому подобными, а конкретными. Но мистер Сжатые Губы молчит как рыба! — Он повернулся ко мне. — После всего, что я сделал! Ты думаешь, эти армяне и прочие посылают своих детей в колледжи?!

— По-моему, твоей заслуги в колледже нет, па!

— А кто говорил тебе: «Иди учись!»

— Мама.

— Не говори мне про эту женщину! — заревел он.

— А ты сделал все, чтобы я не мог окончить колледж!

Гвен потянула меня за руку.

Отец обернулся к ней.

— Я разрешил этой женщине! Он хочет в колледж, сказал я, пусть идет. Ты думаешь, она позволила бы тебе, если бы я сказал НЕТ? А-а? Я сказал одно: пусть парень учится полезным наукам, а не теряет время, как остальные американцы, на Шекспира и прочую дурь! И чтобы мать не давала ему книжки про любовь, про охи-вздохи и прочую дребедень!