Из этого напрашивается вывод, что все мы обладаем громадными способностями самолечения. Если бы мы только могли найти какой-нибудь способ раскрытия этого потенциала! По сути дела, если вы верите в миф о научно-техническом прогрессе и в то, что фактически все лекарства, применявшиеся до 1900 года, были неэффективны, то выходит, что выздоровление, которое могли производить старые лекарства, строилось на эффекте плацебо. Пациентам делалось лучше не благодаря, а вопреки тем лекарствам, которые они получали. Было сказано:

В истории медицины отмечается своеобразный феномен: какое-нибудь лекарство входит в моду, какое-то время работает, но потом перестает быть эффективным. На его место приходит другое лекарство, etc. Не далее как в 1833 году французский врач Арман Труссо подгонял своих коллег, чтобы они торопились использовать новые лекарства, пока те работают. Также наше внимание занимает то, что психологические факторы, такие как вера в силу лекарств, столь же важны при лечении болезней, как и фармацевтические. И, следовательно, всякое лечение имеет элемент плацебо-эффекта.

Для того чтобы плацебо работало, пациент, понятно, не должен знать об обмане[65]. Однако на помощь приходят более изощренные выдумки. Так, например, цветное лекарство действует лучше, чем бесцветное, а с привкусом (особенно горьким) — лучше, чем без привкуса. Похоже, данные мероприятия просто удовлетворяют ожидания пациента в том, каким должно быть лекарство. Также и инъекции действуют лучше, чем прием лекарства через рот (быть может, из-за присутствия доктора или медсестры), а капсулы работают лучше, чем таблетки. Различно окрашенные капсулы или таблетки предположительно имеют различные свойства: лиловый — для галлюциногенов, оранжевый и желтый — для модификаторов настроения, белый — для обезболивающих, серый или темно-красный — для слабительных. Также очень помогает, если выписывающий «лекарство» врач — женщина, предположительно потому, что женщина более симпатична. Чем больше группа людей, принимающих лекарство (настоящее или поддельное), тем больше шансов на успех вследствие силы внушения: «Если это помогает им, то поможет и мне». Если сам врач не знает, что «лекарство» — плацебо, то эффективность «лекарства» от этого только возрастает: ибо мы тонко улавливаем его доверие или отсутствие оного. Если авторитетная персона скажет нам что-нибудь типа: «Наши лабораторные опыты показали, что это будет хорошо для вас», эффективность плацебо еще больше возрастает. Пусть все это и попахивает обманом и шарлатанством, но обратная сторона медали состоит в том, что плацебо хорошо зарекомендовало себя при лечении таких физиологических заболеваний, как ангина, артрит, астма, гипертония, головные боли, мигрень, потливость, импотенция, сенная лихорадка, холодные язвы и бородавки, а также при лечении психологических и поведенческих расстройств, таких как беспокойство, депрессия, бессонница и ожирение. Пускай плацебо-средства и являются лживыми, но излечивающими, а вы могли бы допустить как из финансовых соображений, так и из прочих, что докторам скорее следовало бы выписывать своим пациентам именно плацебо, а не активные лекарства. По крайней мере они должны были бы так делать, убедившись, что их пациент реагирует на плацебо. Хоть это еще больше запутывает объяснение, но, оказывается, не каждый верит в это. Оценки расходятся, а экспериментальные данные противоречивы, но, возможно, около половины всего населения (независимо от образования, пола, возраста, расы, социальной, этнической и религиозной принадлежности) не реагируют. В терминах функционирования мозга это выглядит так, как если бы реагирующие на плацебо оперировали больше правой половиной мозга, а не логической левой. Если попытаться составить портрет реагирующего, то можно было бы сказать, что он склонен к уступчивости и перед началом лечения обеспокоен своей болезнью. Можно сказать, реагирующие легковерны, но можно сказать, имеют веру, тогда как остальные — скептики. Итак, мы снова вернулись к вопросу о лечении верой, уже обсуждавшемуся в третьей и пятой главах. Мне кажется, что при некоторых обстоятельствах мы все могли бы реагировать на плацебо, а неспособность быть таковым — не то качество, которое сохраняется на протяжении всей жизни. Раз публика принимает гипноз за магическую терапию, то не может ли и он оказаться своего рода плацебо? Некоторые люди в самом деле думают, что гипноз — это его разновидность. Это те самые люди, чьи взгляды я разобрал в предыдущей главе, — скептики, неверующие, сторонники теории отсутствия состояния гипноза. Ибо в случае правильности их воззрений все исцеления, приписываемые гипнозу, должны были бы объясняться какими-то другими факторами, например, простой релаксацией. Их, стало быть, беспокоит, что гипноз кажется беспричинно эффективным при лечении ряда хронических болей, бородавок и астмы. Поэтому они полагают, «что когда гипнотическое погружение словно что-то добавляет к терапии, то это не что иное, как плацебо-эффект, по сути ритуал, который максимально усиливает веру больного в эффективность лечения». Однако эксперименты показывают другое. На слабогипнабельных гипноз действует примерно как плацебо. Для высокогипнабельных его эффект по снижению боли намного выше, чем можно было бы ожидать от плацебо. Одной и той же группе испытуемых в эксперименте давали плацебо в качестве болеутоляющего лекарства, а также гипнотизировали; они достигли большего облегчения боли при гипнозе, а не от плацебо. Группа же плохо гипнотизируемых объектов достигала приблизительно того же облегчения, как от плацебо, так и от гипнотического внушения. Было бы поспешным строить обобщающие предположения и того и другого рода: гипноз — это не то же самое, что и плацебо, но он также не вполне изолирован от плацебо-эффекта. Каждое успешное выздоровление включает компоненту действия плацебо — это один из самых главных уроков, который мы усвоили. Таким образом, эффективность гипноза имеет составляющую плацебо-эффекта, но это не плацебо. Итак, мы возвращаемся к главному положению этой главы — гипноз работает.

В песне 1967 года «Красный телефон» из альбома «Вечные перемены» психоделической группы «Лав» автор песни Артур Ли использует понятие гипноза в качестве социальной метафоры. Гипнотизм, который обезоруживает и обезличивает нас, в песне понимается как продукт общества в целом. У общества много способов усыпить нас, ввести в транс, закрыть наши глаза на вещи, которые оно не хочет, чтобы мы видели. В крайней форме это превращается в параноидальный взгляд, согласно которому телевидение — это орудие бюрократии в ее зловредной цели контролировать наши умы.

Достаточно странно, но расхожее мнение по этому вопросу совпадает с наиболее продвинутыми исследованиями ученых. Приверженцы теории отсутствия гипнотического состояния, чьи идеи мы видели в десятой главе, дали свое добро на расширение использования термина «гипнотизм». Отрицая, что таковой вообще существует, и настаивая на необходимости заключения этого слова в кавычки, они опустились до утверждения, согласно которому мы всегда, так или иначе, пребываем в некоем трансе. Когда наше сенсорное восприятие ограничено и приковано к телевизору, мы находимся в телевизионном трансе; когда мы в помещении, где много народу, прислушиваемся к речи одного человека, мы находимся в партийном трансе, который еще больше усугубляется двумя-тремя стаканами вина; когда мы играем на компьютере, мы — в компьютерном трансе, и так далее. Сторонники существования гипнотического состояния, напротив, ограничивают применение термина конкретным психическим статусом, и только им. Они признают, что все трансовые состояния имеют некоторые общие черты, но они также указывают на различия.