Что-то уже сдвинулось в нем и через полтора месяца он соврал ей, что любит другую женщину. Известие было принято ею в том замкнутом молчании, в котором проходила их жизнь в последнее время.

  – Где же твоя новая любовь? – осторожно и с опаской спросила его мать вскоре после развода.

  – Уже разлюбил, – коротко ответил Б.

  Честность его сестры – ее врожденное качество, она родилась с ним, как с глазами и голосом, оно прикреплено к ней прочно, как ухо, и она никак не может привыкнуть к мысли, что только что рожденный ею ребенок может иметь имя, которое носят годами взрослые люди. Она долго называет его “этот чудак” и смотрит на вновь образовавшийся кусочек жизни с удивлением постороннего, а на себя в зеркало: я – мать?

  Не сыграла ли в их неудаче какую-то роль ее мать? Нет. Пожалуй – нет. Женщина она была практичная, расчетливая, но не злая. Когда однажды они ехали к ней на день рождения, Б. предложил смять угол большой коробки конфет, которую они везли ей в подарок, и съесть две штуки, чтобы образовались две пустые ячейки.

  – Скажем, что кто-то из нас в последний момент случайно сел на край коробки и эти две конфеты раздавились. Извинимся.

  – Зачем? – спросила пианистка.

  – Иначе она отправит коробку в свой подарочный фонд, передарит ее кому-то по случаю, и мы этих конфет сегодня даже не попробуем. А очень хочется, – добавил Б.

  Его жена покраснела и не засмеялась, а он на это надеялся. Вспомнив этот эпизод, сидя на Зеленом Диване, он хоть и старался не делать сравнений, но все же сделал: Баронесса тоже не засмеялась бы? Наверное, переложила бы коробку подальше от него, но потом не сдержала бы смех. Ее ведь всегда смешат чужие проказы.

  Детей от Пианистки у Б. не было, чему он был рад после развода. Но через много лет это стало болезненной занозой в его памяти. Этот кусок его жизни не оставил материальных свидетельств своей значимости. Теперь он никак не мог вспомнить точно ее голоса. Лицо восстанавливали фотографии. Голос, не заключенный предусмотрительно ни в какую емкость для хранения звуков, должна была хранить память. Должна была, но не сохранила.

  Фотографии помогли вспомнить спортивную гостиницу в хвойном лесу за городом, в которой они сняли номер. Вечерами они возвращались со спектаклей через затихший зимний лес, весь в глубоком снегу, по утоптанной дороге, а утром он отдергивал портьеру с начинавшегося от пола окна в полстены, и сразу за этой стеклянной полустеной лежал белый снег до самой опушки леса. Белыми были и простыни, и наволочки. Утром она не зарылась в одеяла и подушки, когда свет из-за убранной портьеры залил комнату, отразившись от снега и ее тела. Мир сверкал холодом и чистотой.

  Другая фотография представляла их у моря во время свадебного путешествия, которое длилось только три дня. Они сняли совсем маленький деревянный флигелек, где было место только для кровати. А больше им ничего и не нужно было. Они оба смотрели в объектив, а за ними было море. Даже на фотографии видно, как она молчалива, но глаза у нее здесь очень живые – она разучивает пьесу для моря, флигеля и высокого узкого ложа.

  Себя на фотографии Б. оглядывает лишь мельком. На ностальгию по собственной юности у него недостает терпения.

  Глупая история, в очередной раз подводит он плачевный итог.

  С Я. и его женой Б. познакомился в Еврейском Государстве в классе изучения иврита. Он стал часто приходить к ним и чувствовал, что ему были рады.

  Услышав предложенную тему, А. в задумчивости положил ногу на ногу. Б. сразу закипятился. Он сослался на Рабле, Рабле сослался то ли на Гаргантюа, то ли на Пантагрюэля. Согласно признанным авторитетам, лучшее средство для подтирания – кошка.

  –  Нет, – бушевал Б., – кошка полезна, она ловит мышей, она красива. Задницу нужно вытирать либеральными профессорами. Где вы видели либерального профессора, который бы хоть раз в жизни поймал мышь?

  –  И все – уроды, – добавил немногословный В.

  –  Не преувеличивайте, – возразила справедливая Баронесса.

  – Может быть, это возраст сказывается, но я тоже, кажется, расстаюсь со своей либеральной молодостью, – грустно заметил Я.

  – Когда начался твой отход от либерализма? – спросил его Б.

  – С начала последней интифады, – ответил Я. – Но заметил я его на ступенях Элизейского дворца.

  – Где? – переспросил А.

  – На Острове Пингвинов, – уточнил Я.

  Галломан Б. разъяснил аллегорию Анатоля Франса, поймав вопросительный взгляд А.

  – Нет, – продолжил тем временем Я., – я не был в гостях у Императора Острова Пингвинов, не стоял на ступенях Элизейского дворца, на них принимали с нежностью Доброго Дедушку маленькой Интифады, а потом с них почти сталкивали нашего Генерал-пианиста, а я был среди зрителей, на зеленом диване перед телевизором SANYO 28''.

  – Я помню эту сцену, – сказал Б., мрачнея. – Как хотелось мне тогда, чтобы Генерал-пианист сказал Императору что-то в высшей степени дерзкое, например вот так: “Милостивый государь, мне выпадали на долю нелегкие задачи, я ликвидировал террористов на вражеской территории, переодевшись женщиной. Переодевшись политиком, я играл на рояле перед всей страной, но никогда, слышите, сударь, никогда не паду я так низко, чтобы глотать лягушек на Острове Пингвинов”. И с этими словами он достал бы из-под носового платочка в нагрудном кармане пиджака маленький дамский пистолет и... вернувшись домой, чтобы успокоиться и привести нервы в порядок, исполнил бы на 1-м канале фортепьянный концерт. Желательно собственного сочинения.

  Таков Б. Такого высокого стиля жаждет он в управлении государством. Тем временем в свежем воздухе, текущем из сада, запахло дипломатическим инцидентом. Несдержанность Б. может ввергнуть нас в пучину конфликта на европейской арене, считает Кнессет. Мало нам арены Ближневосточной. Но Б. уже понесло.

  – Одна итальянская журналистка утверждает, что Слизняк мечтает о Нобелевской премии Мира, – говорит Б. – Добивается доступными ему средствами.

  Кнессет Зеленого Дивана самым убедительным образом просит Б. не использовать терминологию британских бульварных газет. Кроме того, после смены императора, возможно, по законам галльского конформизма сменят тон и либеральные профессора, и особенно еврейские среди них. Из-за того же, что Б. повторяет британское оскорбление (Кнессет намеренно подчеркивает происхождение термина), нормализация отношений будет осложнена. Но не так просто остановить разошедшегося Б.

  – Когда обстреливаются наши дома (дом в Ришон ле-Ционе, в котором живет Б., пока, к счастью, не обстреливался), взрываются наши автобусы (последний раз Б. пользовался автобусом несколько лет назад, когда туристом ездил смотреть замки Луары вместе с А.), – в этих обстоятельствах они требуют от нас сдержанности и пропорциональной реакции.

  – Как хотелось бы мне каждый раз, когда это происходит, – продолжал Б., – пульнуть по Элизейскому дворцу и изучать пропорциональную реакцию, и записывать результаты в маленький блокнот.

  Теперь уже и весь Кнессет Боевого Призыва охвачен воинственным духом. Кажется, даже Баронесса раскрасит сейчас помадой лицо в боевые цвета.

  Нет, не зря любят в Еврейской Армии русских солдат! Всем видно, что В. в мыслях своих уже подхватил на плечи два “касама” и бодрой трусцой взбирается на холм, туда, где Секре-Кер напоминает ему знакомые луковки соборов Российской Империи. Он оглядывается с полдороги. Ба! Да отсюда можно и прямой наводкой!

  Первой от милитаристского угара, как и следовало ожидать, очнулась Баронесса. Нет, она не станет подобно Французской Деве бегать по баррикадам со знаменем, и тем более с обнаженной грудью.