В период его молодости, в атмосфере доступными акварелями раскрашенного аскетизма Большевистской Империи, фильмы и книги распыляли туманы непредсказуемо-трагических женских характеров. И юный Я., отдавая дань моде и времени, тоже самоотверженно рвался к блужданию в тумане женской загадочности и экзотичности. Его мать осторожно назвала эти кинематографические и книжные существа и их более скромные живые воплощения “сложными девушками”. Полное отсутствие у его жены даже следов этих удивительных, дурманящих воображение качеств сначала несколько разочаровывало Я. Значительно позже, поняв чем обладает и как неожиданно легко ему досталась эта добыча, он решил сохранить свое открытие в тайне.

– О чем это вы рассуждаете без меня? – слышится сверху голос Баронессы. Она спускается по лестнице. Три пары глаз следят за ее появлением. Сначала показываются недлинные, но прямые ноги в шортах, затем верхний пролет лестницы прекращает скрывать легкий задик в профиль. Баронесса не терпит, чтобы холмики ее груди прыгали при ходьбе, тем более – вразнобой. Для этого приняты меры. Какие? Интерес Я. к секретам женской подтянутости своей жены никогда не ослабевал в нем. Его механистические догадки отметаются ею с необидной снисходительностью. Эти проблемы вызывают любопытство не только у него, замечает Я. Но когда в поле зрения светло-серых глаз жены попадают гости, последние будто поправляют галстуки, которых на них нет. Готовность к деловому разговору отражается на их лицах.

Выход Баронессы состоялся. Я. гасит улыбку, поворачивается лицом к присутствующим. Владельцы зеленого дивана принимают своих друзей, членов салонного Кнессета. Время – 17:17, вместо 17:00 намеченных, место действия – Еврейское Государство.

В этом государстве можно пропустить землетрясение, но никак не новости. Телевизионный иврит всем хорошо знаком. Однако для удобства членов Кнессета, прибывших в страну в зрелом возрасте, заседания проводятся на русском языке. Собственно, – альтернатива никогда не обсуждалась.

Кнессет не сразу осознал свою миссию, не сразу начал оформлять протоколы своих заседаний, присваивать им номера, резервировать в Сети. Рожденный в 21-м веке ребенок выплюнет соску, чтобы объяснить вам, что приращение счетчика на одну единицу может быть записано на языке Си, например, так: N++; Значит, если предположить, что до начала оформления протоколов было проведено N заседаний, то следующее заседание можно было бы озаглавить следующим образом:

– Ну, вот не преклоняюсь я перед Нельсоном Манделой, – говорит Я. – Конечно, освобождение одного народа от подчинения другому – дело, заслуживающее уважения. Но мне этого мало, – Я., не отличающийся высоким ростом, благодаря этим словам начинает будто возвышаться над Кнессетом. – А ты вот попробуй сделать свой народ... – паузой он обозначает важность того, что предполагает высказать, – красивым!

Теперь Я., кажется, и вовсе воспарил. “Продолжает полнеть”, – отметила про себя Баронесса.

– Подробнее, – попросил А.

Заинтересованность можно было прочесть и на лицах других присутствующих членов Кнессета, а присутствовали сегодня все.

– Пожалуйста, – от провозглашенного тезиса Я. переходит к аргументации. – Тому есть исторические примеры. В середине девятнадцатого века на русском военном фрегате “Паллада” прибывает к берегам Японии писатель Гончаров.

– Это тот Гончаров, который написал “Обломова”? – уточняет Баронесса.

– Да, тот самый, – отвечает Я. – Он всласть насмехается над затхлым азиатским раем, где живут в бумажных домиках и на угощение подают рис с теплой водой. Но вот японское болото оживает, и уже через пятьдесят лет его новенькие, с иголочки военные корабли разбивают флот Российской Империи.

Было бы, разумеется, глупо заподозрить членов Кнессета в сочувствии японскому милитаризму. Но и к территориальным аппетитам Российской Империи они тоже равнодушны. Каковы были мотивы Трумпельдора (в будущем – одного из первых героев Еврейского Государства), толкнувшие его пойти добровольцем на русско-японскую войну, где он стал одним из ее героев, заслужил Георгиевский крест и потерял руку? Возможно, это были вовсе и не мотивы, а гордыня, толчок в спину нематериальной, невидимой, выбивающей из потока, не искалеченной войною руки. Толчок, которого вы до этого, кажется, только и ждали. Позже он отбыл строить Еврейское Государство.

– “Одной рукой, – заметил однажды по этому поводу Б., – и с тех пор это стало традицией”.

А Трумпельдор, отдавший за Российскую Империю только одну руку, за будущее Еврейское Государство отдал саму жизнь в стычке с Соседями. Так и сказал, умирая: “Хорошо умереть за родину”. Это было бы черт знает что, а не Еврейское Государство, если бы не нашлись скептики, утверждавшие, что штабс-капитан, георгиевский кавалер Трумпельдор перед смертью нещадно материл Соседей по-русски. А может быть, правда и то и другое, ведь от пули, попавшей в живот, не умирают мгновенно.

Груз ответственности за отношения Еврейского Государства с Российской Империей члены Кнессета постоянно ощущают на своих плечах.

– Певцам и поэтам России, – заявляет Я., – случалось куражиться, объявляя себя полуевропейцами-полуазиатами. А жители Еврейского Государства и без всякого куража – полуамериканцы-полуазиаты. И ничто так не укрепляет доверия друг к другу людей и народов, как глубокое осознание разделяемых ими культурных ценностей. И значит, можно уверенно заявить: есть у нас общее – наша полуазиатская сущность.

– Не только, – подхватывает Б. – Я недавно прочел, что один раввин (бывший преподаватель научного коммунизма в Советской Империи), верный Завету в его неинтерпретированном изложении, провозгласил: “Еврейская Империя от Нила до Евфрата, и никаких компромиссов”. Значит, нас объединяет стремление к имперскому будущему. Союз двух великих империй – такова прочная основа для долгосрочных добрых отношений между нашими странами.

– Не выпуская из виду Африки, вернемся к Японии, – продолжил Я. – Мало ей было воевать с Российской Империей, – через три с лишним десятилетия она затеяла войну с Америкой. Чем эта авантюра закончилась – всем известно. Но Япония опять поднялись, да еще как. И кто теперь скажет, что японцы как народ некрасивы?

– Успешные всегда красивы, это банальность, – соглашаются члены Кнессета.

– Три года назад я съездил, как вам известно, в Америку, – продолжает свою мысль Я. – Знаете, мне ужасно понравились там афро-американцы. Своей открытостью, очевидной добротой, безалаберностью и даже, кажется, инфантильностью. Они показались мне точь-в-точь такими, какими их описал Фолкнер. Особенно симпатичны мне они были в Мемфисе, штат Теннесси. Две афро-американки – портье в гостинице “Best Vestern” около автобусной станции отговорили меня купаться в Миссисипи. Причин не объяснили, просто отсоветовали, и все, а мне хотелось. До сих пор не знаю в точности, почему мне нельзя было купаться в Миссисипи, но предполагаю – отговорили они меня из лучших побуждений, а не объяснили почему – из патриотических. В самой автобусной станции афро-американка, продававшая билеты на автобусы, ни на одну клавишу компьютера не нажимала, не сделав двух-трех танцевальных движений, причем пританцовывала она с совершенно серьезным и даже мрачноватым выражением лица. Когда я вышел из гостиницы и раскрыл карту, ко мне тут же подошел худощавый афро-американец и предложил помощь. Для этого ему пришлось спуститься с невысокой бетонной стенки-ограждения, на которой он сидел до этого, но ради меня он спустился. Он водил меня по улицам Мемфиса и рассказывал об Элвисе Пресли, он показал мне улицу, где вечером очень весело, где все поют и вспоминают Элвиса. Я спросил его, нет ли здесь чего-нибудь связанного с Фолкнером. Он ответил, что ему, безусловно, знакомо это имя, но на той улице, где поют, ничего такого нет. Он спросил у меня, сколько времени я в Америке. “Три недели”, – сказал я. “Для трех недель у тебя неплохой английский, – похвалил он меня и добавил: – Разборчивый (distinct)”. Я тогда этого слова не знал, но понял, что он хочет сказать мне что-то приятное. Он сказал, что сейчас без работы, вообще-то он очень любит работать, он хочет работать, очень хочет. Но не на любой работе, не каждая работа ему подходит, объяснил он и обезоруживающе улыбнулся. Эта работа должна быть... “Ну, в общем, – работа!” – сказал он. Он объяснил мне свое материальное положение. Средств, которые выделяет муниципалитет, хватает на оплату только трех дней ночлега. Не помогу ли я ему оплатить четвертый день? Я дал ему два доллара. Не знаю, хватило ли ему этого на четвертый день. Он был удивлен, но претензий не высказал. Мы расстались почти друзьями.