У входа в Мигдаль а-Опера подпрыгивает незамысловатый фонтан, а на сам вход упали еще двое. Они тоже застыли в бронзе в момент падения. Они не пришли, как приходят все народы на свои будущие земли, а упали на нее с неба вместе с аккордеонами, на которых, видимо, играли в полете. Напротив, под решетчатыми деревянными беседками, молодой и неопытный миссионер-американец трудную задачу убеждения взвалил на свои юные плечи. Он пытается останавливать прохожих и объяснять им связь между красотою заката и божественной волей. Недалеко от него кришнаитки в легких цветных платьях синхронно движутся в танце, потряхивают бубнами и поют так плавно и мягко, как поет меланхоличная вечность. На набережной нет символов иудейской веры, и апологеты ее редко появляются здесь, но сама набережная, видимо, что-то символизирует для Я. и Баронессы, иначе зачем они пришли именно сюда и теперь смотрят на море, закат и людей на набережной?

  Тем временем неподалеку от их дома, на холмике с хвойной рощей, зародился ветерок. Он пролетел поверх садов, минуя дома. Не замеченный жителями, просочился сквозь ряд лимонных сосен, охваченных бугенвиллеями, коснулся фиолетовых ветвей куста Авраама, колыхнул белую портьеру полуоткрытой стеклянной двери в сад, завихрился на зеленом диване, скользнул по лестнице на второй этаж, смахнул пылинки с цветов на картине у изголовья. Воспользовавшись открытыми настежь дверями комнат, совершил полный обход и, никого не найдя, через балконную дверь упорхнул на улицу. Там, с высоты полета, стоящие с двух сторон узкой улицы автомобили показались ему похожими на молнию с крупными зубцами, расстегнутую на спине холма. Удовлетворив любопытство, ветерок угас, как угасает все в мире. Из Модиин-Илита донеслась сирена, сообщая о начале субботы. Над рощицей на холме давно уже догорел красный пожар невысокого неба. На Герцлию-Флавию опускалась средиземноморская ночь.