«Вначале сотворил бог небо и землю». Когда вся тварей смесь проистекает из божиего источника, тогда да возвращается к тому же, кто есть начало и конец, и нас за собою ведет от смерти к жизни и от земли к небесам. Сие великое светило (Библия), сотворенное на тверди крепости вечного на то, да освящает земляные умы наши, да разлучает пам между днем воскресения и между ночью тления, которое одно нам, как видимое, так и зна- емое, да ведет своими знамениями во времена вечности, во дни спасения, в лето господне благоприятное. Оно, утвержденное в роды родов, да по крайнейшей мере некоторая частичка людей божиих в сем ковчеге спасется от змия, пзблевающего потоп, наводняющий землю безбожием. В сем ковчеге почивает наш Ной, то есть мир, всяк ум превосходящий, и кто воздвигнет его? Тут гнездится и голубица его (иона — по–еврейски), изнутри испускаемая, возводящая высокий взор свой, усматривающая превосходящего тления воду, верх гор вечных, гор правды божией, место злачное, землю пзносящую, былие травное п дерево плодовитое, день третий воскресения, и приносящая в устах своих нам милость мира и твердое надежды утверждение, говоря: «Радуйтесь! Не бойтесь! Что смущены вы? Мир вам! Идите, возвестпте братин моей».
Если бы кто вошел в покой чистой сей голубицы, и, отдохнув посреди пределов ее с Исааковым сыном, тогда бы узнал, что вся слава ее внутри находится, и признался бы, что подлинно крылья ее посребрены, что шум пх чудный, а междурамье ее сияет самым чистейшим и никому не слыханным золотом: «Золото ж земли сей доброе, и там есть анфракс (Бытие, гл. 2) и камень зеленый». Но так все закрыто фигурами и образами, так запечатлено, что весьма трудно, да и невозможно пролезть сквозь ограждающую рай сей стену: еслп с нашим соглядателем Халевом не будет в товарищах сей: «Я дверь…» Глубина спя божией премудрости, сенью образов снаружи покрытая, никоего вида, нп стройности, нн вкуса не имеет: «Земля же была невидима и неустроена, и тьма…» Такова она бывает дотоль, поколь найдет на нее дух от вышнего, как говорпт Исапя (гл. 32): «И будет: пустыня в Хермель претворится в гору Кармпль, в плодоноспп плп в ппще изобилие». «И дух божий носился вверху воды».
Сей один всесильный, сходящий от вышнего дух, как сотворил всю сию небесных, и земных, и преисподних, и морских (светила, звери, золото, жемчуг), образовав тьму, так и вывести может из мертвого жпвое, из пустыни изобилие, из обуялого вкус, из тьмы просвещение: «И сказал бог: — Да будет свет! — II был свет». Все в ней кажется просто и одинаково сказано, однако двое спе слышали. Давид говорит: «И дух двойное свое слово надвое разумеет: на образующее и на тайнообразуемое». «И разлучил бог между светом и между…»
Да не помыслим, что слово божие в самом деле есть двойное, двойное по естествам своим, двойное по тленпю и нетлению, по плотп и духу, по божеству и человечеству, по лицу же, или ппостасп, одно и то же. «И был вечер и было утро день один…»
В сей‑то силе сквозь бурю и облака спрашивает Иова бог: «Где был ты, когда основал землю? Возвести меня, если знаешь разум? Кто положил меры ее, если знаешь?.. В какой же земле вселяется свет? Тьме же какое есть место? (гл. 38, ст. 4). Вся тьма земных образов в ту цель, меру п намерение положена, да течет к своему началу… В начале было слово: «Все тем было…»
Самые спи два образа — вечер и утро, еслп бы не истинны были и не возводили куда‑то, никогда бы не сказал Давид: «Конец утра и вечера украсишь», но богодухно- венное сердце п в с–пх костях находит землю вселяющегося света и место тьмы: «И свет во тьме светится».
Таковые образы emblemata всегда заключают внутри себя нечто золотое и драгоценное, разумей: божие. «II ви- дпт бог, как добро».
Возьмите, например, сии два образа из Исапп: «Прах от колес» — п вспомните данный Иову запрос: «В какой земле вселяется свет?..»
Кто не скажет, что прах пли грязь от колеса значит тленную прпроду? Сие есть место тьме. Кто же опять не впдпт, что колесо прпосеняет вечного вечность? Сия есть земля, включающая в себя свет вечности. Знаменуемая колесом, будто колесо в колесе заключилось, в земном небесное, в тленном нетленное, как говорит Иезекппль, видевший колеса: «II дело пх было, как еслп бы было коло в колесе» (гл. 1).
Но сип колеса не простые были: «И видение колес и сотворение пх, как видение фарспса» (род драгоценного камня). Говорпт п Давпд: «Голос грома твоего в колесе…» Видите, куда сип колеса докатились?
Теперь, кажется, видно, что колесо есть образ, закрывающий внутрп себя бесконечное колесо божией вечности, и есть будто пыль, прильнувшая к ней: «Дух жизни был в колесах». Дух жизнп и вечность — одно и то же.
Мне кажется, что и сам Иезекппль то же признает, что в тварях скрывается прпосеняемая божпя истина, когда говорпт спе: «Посреди животных видение свеч…» Сип слова его по всему однп суть и те же со словами сими: «Золото же оной земли доброе, п там есть анф- ракс…»
Анфракс драгоценный есть камень, подобен блистанием огневому углю, по–гречески анфракс, то есть раскаленный уголь. Сей уголь очпстпл Исапи уста; то уже и видно, что уголь есть фигура; и не уголь очистил сердце сыну Амосову, но тайно образуемая углем горящим слава божпя: «Не был тот свет, но да свидетельствует о свете». Самые его четыре животных, что таскают за собою виденные ему колеса, кажется, то же начерчивают образ какой- либо твари, включающий в себя блистательный вид вечности: есть будто бы везущий сокровище божпе возок, по- европейскп чуть ли не херувим. Имеем же сокровище сие в глиняных сосудах.
Может статься, что спе ж значпт п то, что пророк своим животным, так как и колесам, вокруг насажал и будто алмазы вставил множество очей. Колеса пророк, умом пронпцая, услышит тайный вопль сей: «О колеса!» Но и здесь приличествует тот же вопль: «О очи!» И чуть ли сии очи не те, о которых Иеремия: «Господи, очи наши зрят на веру» (гл. 5). Спи очи п в Иове есть: «Очи твои на мне» (гл. 7). Сверх пророчих и Иововых очей есть еще господни: «И полржпл (Елисей) уста своп на уста его, и очи свои на очи его… и согрелася плоть отро- чпща» (4–ая Царств, гл. 4). А без сих очей очи пророчи болезненны, как у Лии, и слепы, и не вкусны. Затем сидящего на херувиме: «Отвори, господи (просит Езекпя), очи твои и гляди…» Не всякому сип очи отворяются, но содержатся внутри тени животных: «Отвращу очимопот вас» (Исапя). Ионе и Клеопе они отворились, но прежде и сим держатся, да его не познают. Скрыли было взор блаженных сих очей скоты полевые, и звери дубравные, поколь воссияло солнце п собрались… Вот один щенок льва, львенок Иуда… но пмеет ли очи лицо сие львово? Имеет, но для верных, вот они: «Радостотворные очи его паче вина…» (Бытие, гл. 49). А неверным, не раскусив на лице образующем, увязают. Очи господни на праведных, лицо же господне на творящих злое, видящих доброе и лукавое. Они видят доброе, но лукаво: в доброте лукавство, в истине сень, в жизни смерть, а сим самым делают доброе злым. Творящие злое. И не дивно: очи спи очень глубоки. Одна только вера на них взирает, а они взаимно на веру. «Очи твои, как озеро в. Ессевоне граде» («Песнь песней»), и очень высоко поднимаются над преддверие врат дома господнего. Они не дремлют и никогда не уснут, храня дом свой израильский, храм Библии. «Да будут очи твои открыты на храм сей день и ночь» (3, Царств). Спи очи увидели Закхея: «Воззрев Иисус…» и Вениамина: «Воззрев очами своими Иосиф». Вот же вам и телячее лпцо! Мойсей, благословляя Иосифа, называет его быком: «Первородный юнец доброта его…» (Второзаконие, гл. 33). Юнец есть ничто, но первородный лп- ца сего есть красота. Первородный и начало — все одно, «на его месте узрели начало единое, идя вслед его…» (Иезекппль, гл. 10). Много я о очах наболтал, не можно ль несколько удостоверить, что видение внешнее сих многих очей есть фигура одного недремлющего, вседержп- тельного ока божия; и когда колеса образуют голос грома его, тогда очи прпосеняют прпсносущное сияние славы его. «Слово плотью было… и видел я славу его…» Не хочу больше говорить, кроме с пророком сие же: «Иди же, если было облако, там был и дух». Облако и образ кажется одно. Но он и сам говорит: сие видение (есть) подобие славы господней. Будто ж не одно то: подобие и образ, а между колесом и оком немного разности, кольцо п то и другое. Вся Библия есть прах и земля, но усыпившая многоокое колесо вечности божией. Из сей безобразной грязи исходит свет ведения славы господней блистательной, как молния, сияющей, как золото, прозрачной, как пмитрос (янтарь), огнезрачной, как анфракс, дрбровид- ной, как фарспс. Сей свет избавляет ее от уничижения п оплевания людского. «Смиренная и колеблемая не имела ты утешения, се я уготовляю тебе анфракс, камень твой, п на основание твое сапфир» (Исапя, гл. 54). В то время веселится спя невеста. Взгляните, например, на облако, объемлющее прекрасное кольцо сияющей дуги, не жпвой ли сей образ Библии, фигурами осеняющий сияние славы божией, на горе преобразуемой? «Дугу мою полагаю в облаке…» Взгляните па пустое поле, пзносящее траву и благовонные цветы. Сей есть символ ее, рождающей из пустыни изобилие, из гнили — нетление. «Я есть цвет полевой п крын удольный».
