Фарра. Я вовсе пе разумею, что значит остаток…

Даниил. О, дряхлый и косный Клеопа! Остаток есть то же, что барыш, рост, приложение, прилагаемое прекрасным Иосифом в пустое вретище Вениаминово [236]. И сего не разумеешь? Не приложатся ж тебе лета жизни…

Фарра. О, ныне разумею, и приложатся мне, как Езекии.

Данппл. Останок есть лето господне приятное iubilaeus annus[237], день воздаяния, весна вечности, таящиеся под нашим сокрушением, будто злато в сумах Вениаминовых [238], и воздающие Израилю вместо меди — злато, вместо железа — серебро, вместо дров — медь, вместо камня — железо, вместо несочного фундамента — адамант, сапфир и анфракс,[239]. Читал ли ты в притчах: «Исцеление плотью и приложение костью»? Плоть бренная твоя есть то здешний мир, и днешний вечер, и песочный грунт, и море сиренское, и камни иретыкания. Но там же, за твоею плотью, до твоей же плоти совокупилась гавань и лоно Авраамово: земля посреди воды, словом божним держима, если ты не ночной, но излетевший пз ковчега ворон, если ты ласточка или голубица, узнавшая себя, сиречь видящая двоих: мир и мир, тело и тело, человека и человека, — двое в одном и одно в двоих, нераздельно и неслитно же. Будто яблоня и тень ее, дерево живое и дерево мертвое, лукавое и доброе, ложь и истина, грех и разрешение. Кратко сказать: все, что осязаешь в наружности твоей, если веруешь, все то имеешь во славе и в тайности истинное, твоею ж внешностью свидетельствуемое, душевным телом духовное. В сей‑то центр ударяет луч сердца наперснпкового. «Всяк дух, который исповедует Иисуса Христа, во плоти пришедшего (плоти приложившегося), от бога есть». Знаем же, что когда явится, подобны ему будем, ибо узрим его, каков же есть. II всяк имеющий надежду сию на него очищает себя, ибо же он чист есть».

Вот тебе останок! Вот приложение костям твоим! Все тебя оставит, а сей останок никогда. «Все проходит, любовь же нет». «Господа сил, того освятите…» Ныне разумеешь ли надежду твою и ложь сиренскую? Вот тебе вместо тристалетней вечная память и юность. Будь здоров! «В память вечную пребудет праведник». От шума сиренских вод не убоится. Се есть жизнь вечная. Ныне «обновится, как орлиная, юность твоя». Но не тех орлов, что опять стареют и умирают, но тех, которые в познании самого себя весьма высоко вознеслись — выше всех стихий и выше самого здешнего солнца, ибо и оно есть суета и ветошь, к оному пресветленшему моему солнышку. «Ты же тот же есть…» «Одевайся светом солнечным, как ризою». Говорящий к нам сне: «Поднял вас, как на крыльях орлих, и привел вас к себе. II видел в трупе нашем славу его, во льве сем сот вечности его, во тьме сей свет неве- черннй его, в воде сей нашей твердь гавани его». Труп есть bchf бренный человек, п Библия есть человек и труп. Найдя в нашем трупе свет и сот, находим после того сию ж пищу и в Библии, да исполнится сие: «Где же труп, там соберутся орлы». Высокую сей труп обещает трапезу, высоко и мы возлетели, где царствуют вечная сладость и вечная юность.

Фарра. Тьфу!.. Оправдалась притча: «На коне ездя, коня ищет». Я думал, что вельми трудно быть блаженным… По земле, по морю, по горним и преисподним шатался за счастием. А оно у меня за пазухою… Дома… Древняя прптча: Ita fuqias, ut пе praeter casam — «От лиха убегай, да хаты не минай».

Н а е м а н. О, Фарра! Не только дома, но в сердце твоем п в душе твоей царствие божие и слово его. Сей есть камень, а прочее все тлень, ложь, лужа… «Все проходит…»

Но кто тебе насеял лукавое семя сие, будто трудно быть блаженным? Не враги ли сирены? О глагол потоп- ный и язык льстивый!

Фарра. Ей–ей, они! От их‑то гортани голос сей: «Халепа та кала», хаХХо? /aXsiuov eon — «Трудна доброта…»

Н а е м а н. О, да прилипнет язык их к гортани их! «Немы да будут уста льстивые!» Изблюй оного духа лжи вон. А положи в сердце сей многоценный во основание камень: «Халепа та кака» — «Трудно быть злобным». Что может обескуражить и потопить сладкотеплый огонь Параклитов [240], если не оная змиина, сиренская блевотина? Отсюда‑то в душе мразь и скрежет, косность и уныние в обретении царствия божия. Отсюда ни теплый ты, ни холоден, я должен тебя изблевать… О, гряди, господи Иисусе! Ей, гряду скоро, аминь… Ныне, не сомневаясь, сказываю: — Се господь мой пришел! Се солнце воссияло и новая весна! Да расточатся и отойдут с блевотинами своими души нечестивых от пределов весны вечной! Не ходит туда неправда. Нам же даны ключи: «Халепа та кака». Не многим ли тем тяжелее олова беззаконие? Что же есть легче любви божией? «Крылья ее — крылья огня». Напиши красками на ногте адамантовом славу сию: «Сродное, нужное, латвое есть то же». Что же есть нужнее царствия божия? В запутанных думах и в затмен- ных речах гнездится ложь и притвор, а в трудных делах водворяется обман и суета. Но латвость в нужности, а нужность в сродности, сродность же обитает в царствии божием. Что нужнее для душевного человека, как дыхание? И се везде туне воздух! Что потребнее для духовного, как бог! И се все исполняет. Если же что кому не удобное — напиши, что ненадобное. О глубина премудрой благости, сотворившая нужное нетрудным, а трудное ненужным. Так мой господь сказал мне: «Дух сладкий, дух мирный, дух пророческий, и не печатлею слов, да оправдается премудрость его от детей его».

Израиль. О Наеман, Наеман! Дышишь духом Па- раклитовым, с высоты силою его облеченный. И что есть дух–утешитель, если не чистое сердце, от мрака греховного воззванное? Как в солнце солнышко зеница его, во вкус и прозорливость сияющее, сей есть живой Си- лоам и родная София[241], видящая двоих и говорящая странное.

Наеман. Тем же, о Израилю, идущие новым святого духа путем, ищите и обретете! Се все полезное есть возможно и возможное — полезно.

Фарра. Мне бы хотелось быть оным папою и сочетать в одной ипостаси первосвященство и царство.

Михаил. О славолюбный Зара! [242] Куда тебя дух воскрыляет? Но притом приснопамятно будь сие: «Кто как бог?»

Фарра. Разве же бог не хочет, чтоб мы были богом?

Михаил. О Фарра! Что радостнее святому духу, как то, чтоб нам всем стать богом?

Фарра. О Михаил! Се ты странное воспел!

Михаил. Если оно святому духу приятное, тогда воистину странное и преславное. Он един есть любопытный оселок, показывающий чистое золото, нареченный по- римски — index. И в сию‑то цель ударяет сие Павлово слово: «Докимазете панта…» «Все испытайте, благое же приемлите». Если же гнушается оный голубь, тогда оно бывает мирское, модное и в таком смысле общее, в каком разумеет Петр святой, говоря сие: «Господь никогда не ел скверно». Скверно — в римском же лежит — commune, по–эллински — койнон, разумей — coenum, сиречь болото, грязь, мерзкое, мирское.

Фарра. Ведь же славы искать дух святой не запрещает?

Михаил. «Слава в стыде их…» Видишь, что постыдная слава запрещается. За добрую же славу лучше желает Павел умереть, нежели ее упразднить. Оная слава есть тень, а спя Финикс. Оную хватают псы на воде сирен- ской, сию же приемлют дети божии в Авраамовой гавани. Суетна слава, тщетная прибыль, сласть ядовита, се три суть, суть адские горячки и ехиднины дочери нечистивому сердцу в опаленпе. Но сущая слава, истинная прибыль, сласть не притворна — се сии суть духа святого невесты, в объятиях своих чистую душу услаждающие.

Фарра. Угадал ли я, что по правилу израильскому пустая слава есть труднее истинной?

Михаил. Тьфу! Как же не труднее псу схватить тень, нежели истинный кус? Вот перед тобою яблоня. Схвати мне и подай тень. Но самое тело ее вдруг обнять можешь.