О любезный мой друг Яков! Изблюем ветхий квас мирской. Найдем новое сердце. Облечемся в одежду новой нетленной надежды в утробу братолюбия. Тогда нам вся тварь просветится, весь мир взыграет и восскачет. Будет нам всяк день велик день, не зайдет солнце нам, и луна не оскудеет нам. Мы же наречемся язык святой, люди обновления. Благое сердце, любовь, бог, правды солнце, всю тварь весноновотворящее, есть то же.

Ваш искренний любитель, почитатель, брат и нижайший слуга Григорий Сковорода

Прости, любезный, что солгал я прислать вам «Жену Лотову». Весною хочу вас посетить, если богу угодно, и привезу. Если же, — дайте знать, — тотчас перешлю. В зимних трясках может она потеряться, тем не даю через Григория Юрьевича. Не печальтесь. Она всегда у вас. Другое то, что весною в пустыне можно подумать об окончании ее, а зима безгодная. Я и сие с нуждою пишу. Михайло мой доселе молчит. Нимало не удивляюсь. Блаженны мы, Израиль, ибо бог нам дал по уши покоя и времени.

Deus nobis haec otia fecit. Turn demum praetium tem- poris cognoscitur, cum id amissum est [1084].

Пришли, друг, барыльце пива бабайского, и то, если не трудно. Я всем доволен, слава богу!

Господину и отцу моему иерею Якову Правицкому в Бабаях

Из Гуспнки, 1787 года, марта 6–го дня

Любезный во Христе отец, и брат, и друг Яков!

Веселися во господе!

Пришлите мне «Симфонию: «Аще не увеси самую тебя…»» [1085]. Переписав, опять отошлю к вам. Посылаю к вам «Жену Лотову». Побеседуйте во Христе с нею. Она чистая чистым, и сей кумир есть плодоносный верным божиим. Па ней‑то исполняется из камня воздвигнуть детей Аврааму… Она не доведена до конца. Но кто дождется конца в вечнотекущем источнике? А что я сказал, обещая окончание, сие касается книжечки, начатой мною; не «Жены». Сия книжечка учит, как читать подобает священное письмо. Если одно слово божие уразумеется, тогда весь храм Соломонов есть светел. В пример сему взял я сие: «Поминайте жену Лотову». И, толкуя сие слово, возмутил всю Священного писания купель. Да уразумеют спящие на Библии или с Павлом сказать: почивающие на законе, ибо не многочтение делает нас мудрыми, но многожвание принудило сказать сие: «Как сей знать, книги не учился?» И да познают: как один день в тысяче, и, вопреки, тысяча слов божиих в одном слове скрывается. Ныне же с женою кровоточивою многое жерут для единой дизентерии; и нет человека, могущего приложить им вкус плюновения, жвания и преломления оного: «Зубы его паче молока». «Познается ими в преломлении…» Все дает вкус свой: и звезды в сокровищах своих блеснут, если мы из числа оных: «Израиль толок манну в ступах».

Во блаженное число сих людей да впишет Христос всех нас! Желаю, Ваш всеискренний брат и нижайший слуга

Григорий Сковорода

Postea scripsi [1086]. Да наречется же сия книжечка «Женою Лотовою»! Предисловием же да будет сие мое к тебе письмо, о возлюбленный друг! Тебе сию невесту, безневестную и чистую голубицу, в дар привожу первому и тебя обручаю именем господа нашего Иисуса Христа.

Прочее, при переписке повелевай наблюдать орфографию. Паче же все ее листы хранить от нечистоты. Целуй любезного Наемана Петровича[1087] и всю нашу братию. Мир во днях наших! Аминь!

Господину моему иерею Якову Правицкому в Бабаях

[Из с. Гусинки, 1787 г.] Марта 21

Отец, и брат, и друг!

Вот так на сем свете жив будь, весел будь, а про себя богу молись, еще ж и правду кое–когда треба сказать: хм! хм!

Молюсь. Помилуй меня, господи! Подай мне в сердце братолюбие! Да не быть мне как разъяренный тур, да быть мне как овца безбронная.

Молитва и терпение, терпение да молитва — сия суть мне граница, и щит, и мощь, и надежда, и утешение, и покой. Мне? Нет. Не только мне, всем.

Не пишу более: сердце болит. Иван Максимович доскажет Вам, чего не пишу.

Ваш сын, и брат, и друг Григорий Сковорода

[В с. Бабап] Из Гусинки, 7 октября 1787

Любезный отец, и друг, и брат Яков!

Радуйся со всею нашею братиею!

Всепокорно благодарю за вино. Мы с братом Василием сразу открыли и, желая Вам и всему Вашему дому с любезною Христиною здравия, потянули в собственное наше здравие хорошо–хорошо. Еще ожидаю из Харькова… Чудно мне! Вы, снится мне, переписали «Михайлову борьбу» [1089] и опять требуете? Однако посылаю. Да обретете, чего ваша перепись не образует. Не медлите же много. Однако через неверные руки — не! не! не!..

^Считаю, будет лучше, если она погибнет у вас, чем ходить ей по нечестивым рукам.

Теперь я готов и родить на свет нечто хоть и не большое, но благочестивое, предназначенное для кого‑то из друзей.

Потому я пишу немногословно, имея в виду благовременно произвести на свет, пока есть время. Ибо близка, даже стоит у дверей, враждебная музам зима. Тогда уже нужно будет не писать, а греть руки. Далее, в отношении того, что я готов сотворить и что близкое к рождению, об этом ты уже знаешь.

Будь здоров.

Твой слуга и брат

Сыр нашего Михаила где‑то застрял. Очкц мне мало подходят, я подарил их Иосифу. Он обещает в обоих письмах большую и прямую флейту. Когда будет, мне неизвестно. О, если бы, кроме всего прочего, он сам вернулся к нам. Легкий путь в Аверн [1090]. О несчастный человек! Потерял единого семилетнего сына. Он умер в великую пятницу. Вот, как мир, сначала утешит, а потом наконец мучит и терзает, как тигр. Мирской путь…^/ мнится человеку благим быть. Конец же его есть ад. О блаженны люди, для которых господь — бог их! Сип наживутся у батька. Аминь!

Из Гусинской Скрыннпцкой пустыни, 1788 года, августа 4–го

Возлюбленный в духе святом друг Яков!

Дерзай во господе!

Если уже встала из ложа любезная наша Христина, радуюсь всех нас ради. Если же воскрылилась в мир первородный, отнюдь же придет в нижний, радуюсь ее ради: нас же ради возмущаюсь, ибо оставляет нас в сей плачевной юдоли.

Жизнь сия есть нам темница, Верный же друг есть денница.

Благодарю Вас и Христину за вино. Питейный и ядей- ный монумент есть живее памятки очей. Юлия Цезаря только единожды в июле поминаем, а нашего истинного кесаря Христа ежеденно хлеб и вино, как зерцало нам, но и самого духа сердечного его вид и сень, пожертая истиною и животом, бывает, и есть, и будет. Впрочем, вот Вам по желанию Вашему херувимской песни paraphrasis [1091]:

Тайновидным херувимам сообразны II животворящей троице песнь

принося, Видимый сей весь мир извергнем

из сердца. Да вместим невидимый и его царя, Окружаемого и стерегомого тьмой. Копиеносных херувим и серафим. Аллилуйя, аллилуйя! аллилуйя!

Дори'-рорзш[1092] есть копиеносный лейб–гвардер. Доросрор- o'j|iЈvo;[1093], сиречь окруженный копиеносною гвардиею или строем. Дариносима есть полгрека, а полславяна.

Ангельское ваше болтание читал я ангельским сердцем. Болтает сатана с ангелами лютыми своими. Болтает и бог Якова со своими, как писано: «Ангел господень возмущал воду». Turbabat et exturbabat aquam, ut enata- ret ferrum illud [1094].

«Ты Петр (по–еврейски kupha — каменная гавань и кораблям авраамское лоно), и на сем камне…» и прочее. Сатана же болтает: да потопит в изблеваемых водах оную жену с дитем авраамским. Болтает: да покроет и смешает с водою гавань, да никто не узрит вечности, разве тления, что есть мать атеистов. И сие‑то есть проклинаемое у Иезе- кииля слияние, за которое ужасно грозит вышний. Но наш бог сей! Что велит ангелу своему, Иеремии? «Если изведешь честное из негодного, уста мои будешь». «Взболтай молоко, и будет масло». Exturba aquam et remanebit butyrum [1095]. О клеветниковых же ангелах се, что говорит: «Прокисло, как молоко, сердце их». Заболтали и сколотили с сыром тления и с сырною водою масло оное. «Всплывет железо». Тленным своим днем и солнцем, как землею, загребли оный нам день и солнце. «В солнце положил селение свое». «Благовестите день ото дня: новый от ветхого, вечный от тленного. Ничто бо не есть благо, только бог; и ничто не есть свет, разве он. И самое солнце есть то тьма и ночь, се сия!» «Помянул в ночи имя твое…» «Возлюбили человеки тьму» и прочее. Желал Христос выболтать воду гергесинцам, но они отпросились. Агарино дитя [1096]есть то же, что верблюд: любит мутную пить, мешает и болтает, да чистоту погубит. Сыр паче масла любит. Что же таковым помогает доить Иаковлевых и Иовлевых овец и коз? Сии‑то мотылоядцы у Иезекииля, возненави-