Будь здоров, дражайший мой друг!
Твой Григорий Сковорода
[Первая половина 1767 г.]
Мой любимый друг Михайло Иваныч! Веселись во господе!
Молчание должно наградить. Посылаю вам новую мою песню. А вот она:
БЕЗДНА БЕЗДНУ ПРИЗЫВАЕТ
1
Нельзя бездны океана
Горстью персты забросать,
Нельзя огненного стана[1050][1051]
Скудной капле прохлаждать.
Возможет ли в темной яскине[1052] гулять орел,
Так, как в поднебесный край вылетит он
отсель,
Так не будет сыт плотским дух. 2
Бездна дух есть в человеке
Вод всех ширший и небес,
Не насытишь тем вовеки,
Что пленяет зрак очес.
Отсюда‑то скука внутри скрежет, тоска,
печаль,
Отсюда несытость, и с капли жар паче встал. Знай: не будет сыт плотским дух.
О род плотский! Невежды!
Доколе ты тяжкосерд?[1053]
Возведи сердечны вежды! Взглянь вверх на небесну твердь. Чему ты не ищешь знать, что то зовется
бог?
Чему не толчешь, чтоб увидеть его ты мог? Бездну бездна удовлит вдруг.
Эта песня не какой‑то крупный камень, но очень маленький камешек, однако небесполезный для воспитания благочестия. Внутри он, несомненно, имеет искорку и не лишен острия для рассечения плотских страстей и несколько похож на те кремни, при помощи которых у иудеев когда‑то производилось обрезание. Мы привязаны к миру, погружены в плоть, окутаны тоТ<; ocxpiajxaat too SiapoXoo [1054]. Однако если мы почаще будем делать попытки, то есть надежда, что мы когда‑нибудь освободимся и поднимемся вверх (для насыщения)…
75
[27 июня 1767 г.] Вселюбезнейший друг Михайло Иванович!
Об истинной Вашей ко мне любви не сомневаюсь, что она желает о нынешнем моем знать обращении. Моя теперь rusticatio [1055] в Куряже. 1п solitudine поп solus, in otio negotiosus, in absentia praesens, in jactura integer, in tristitia pacatus [1056]°. Вы все понимаете, разве было бы во вред; то есть я растерялся; поверьте, столь нечаянный вихрь выхватил меня с Купянских степей [1057], что, кроме ютки да бурки кирейной[1058], ничего не взял. Об этой буре после поговорим. A negotiositas [1059] моя вся состоит… да ведь вы же знаете… в борьбе со скукою. Если б кто посторонний сие начитал, без сомнения, сказал бы: черт тебе виноват, если добровольно всех дел избегаешь.
Смешные мне, душа моя, эти умишки! Они не рассуждают, что без скуки подобен да и есть он внутренний вихрь, который тем бурнее порывает, чем легче перо или очеретину схватит и чем далее за легкость свою поддается ему, тем беспокойнее станет, в то время как натиск, порыв за порывом стремительнее рождается, рассекая, как прах, и обращая без конца, как листву, вожделения души, волнующейся и неутвержденной. Что ж это за лекарство? Да и, кроме того, они только в тех местах разумеют скуку, пока она нас принуждает mutare terras alio sole calentus [1060], и, желая уврачевать, советуют, ut Horatius tuus ait: multa jaculari brevi aevo. Atque istud ipsum est torquieri hoc daemone [1061]. И что есть скука, разве неудовольствие? Сколь же она везде по всем разлилась! Non satisfacit tibi tua doctrina? habes hunc daemona. Male me habet, quod parum sum musicus? quod parum laudor? patior plagas et colaphizor? Quod jam sum senex? Quassor, ni boni consulo. Irascor propter improbitatem inimicorum et obtrectatorum? Non illi, sed daemon me inquietat idem? Quid mors, paupertas, morbi? Quid quod ludibria omnibus sumus? Quod spes evanescit in posterum? His ombibus an non misere anima tanquam venti labro quodam sublata ac turbine exagitata quassa- tur [1062].
Вот, душа моя, как я разумею скуку, а не только что все любезных моих разговоров не наслаждаюсь. И что блаженнее, как в таковой достигнуть душевного мира, что уподобиться шару, каков все одинаков, куда ни покати. Я тебе, друг мой, говорю, что нет сего божественнее и премудрее рассуждения, и вопию с твоим тезкой, сей шар держащим: «Кто как бог?»
Ваш вседоброжелателъный Григорий Сковорода
25 июня 1767
Любезному Николаю поклон.
[1787 г. — начало августа 1788 г.]
Любезная душа моя!
Радуйся, веселись, дерзай, мир тебе да будет вовек!
Благодарю благому сердцу за огнедухновенное от тебя письмо твое, а без него вся мне Вселенная, в дар приносимая, не только твоя юфть [1064] не мила. Внял ли ты сему Павлову слову: «Вас ищу, не ваших мнений». Хвалит тебя благой во мне дух мой, что, постоянствуя в любви и к нищему моему странничеству, обличил, что ты… то есть краеугольного камня, вижу, что и сам ты не искал во мне, ни моих ни плоти и крови, но того единого, о котором писано: «Слышь, Израиль, господь бог твой посреди тебя». Держися же сего царствующего в нас краеугольного камня и кифы, сей среди нас камень есть прибежище для всех, да ищет мир инде себе помощи и утешения, да волнуется во всем мирном потоке, се бо есть вся тварь, есть лед и вода непостоянная, но она есть основание и надежда людям бессердечным и по писаному: «Река текущая — основание их». Ты же, о человек божий, избегай сих, держись любви. Все проходит, любовь же никогда, все тебя оставит, кроме любезного, внутри тебя сущего. Се: сей стоит за стеною нашею, в тюрьме нашей он свет. Если возволнуется море, если взыграет плоть и кровь, если возвеют смертного страха волны, не беги искать помощи по улицам и по чужим домам. Войди внутрь тебя, мимо иди, плоть и кровь твою пройди, всю тлень и дрянь — вот тебе спасительная пасха. Оставь всю гибель, поколь даже дойдешь туда, пришедши, стал вверху, где же было дитя; и было в мире место его; он дитя тем, что не стареется, но после крепости есть ветхий днями Самсон. Кричи, вопи, стучи, буди — он честолюбив, хочет, чтобы мы его просили, и будто спит, да научит нас наша беда, горе, где искать его. Сей‑то прогонит тебе твоих филистимов, запретив мор и ветрам. Докажем, надеясь на сию гавань, что ты правдивый сын… который есть… или Варсава, то есть сын мира, нашедший в смерти моей истину, вовеки пребывавшую, и на ней с Ноевою голубицею упокоющийся беспечно. Да исполнится слово Исаино: «Прозовешься создателем оград и пути твои посреди упокоишь».
Друг твой Варсава
77
Из Ольшанской Ивановки, 1790 года, сентября 26
Возлюбленный паче всех человек, Михаил!
Мир тебе, муж божественных желаний!
Мать моя, Малороссия, и тетка моя, Украина, посылают тебе в дар малорослую мою дщерь — Авигею «Икону Алкивиадскую». Прими ее и, как Давид, наслаждайся ею. Она не лицом, но сердцем красавица, и вся слава ее внутри ее. С нею беседуя, беседуешь со мною. Сердце мое в ней, а ее во мне. Она породит тебе единого только сына, который есть истинное начало.
Род сей лицемерный и сластоочесный, ругаясь, на- рицает бесною и буйною. Я же тебя, прежде юношу, ныне же обрел тебя, мужа, по сердцу моему. Вся моя душа твоя есть и твоя — моя. Вот единость! Любовь! Дружба!..
Письмо сокращу. Не удерживаю от беседы с девою Евою. Только припишу воспетую мною в Харькове Харькову песенку в августе:
ORATIO AD DEUM IN URBEM ZACHARPOLIM
