Но подобно тому как люди робкие, заболев во время плавания морской болезнью, полагают, что они будут себя чувствовать лучше, если с большого корабля пересядут в небольшое судно, а оттуда снова перебираются в трирему [1044], ничего этим не достигая, так как вместе с собою переносят желчь и страх, так и жизненные перемены не устраняют из души того, что приносит огорчения и беспокоит. Такое же значение имеют неопытность в делах, слабость и бессилие суждения, а также неумение правильно пользоваться настоящим положением. Без сомнения, от этого страдают богатые и бедные, холостые и женатые, и по этой причине люди подвергают себя хлопотам, по этой же причине тягостна праздность; по этой причине хотят получить доступ во дворцы, а, получив, тотчас бывают недовольны. «По недостатку (суждения) печальны те, кому худо»; больным и жена в тягость, и врача они винят, и постель им не нравится, а что касаетСя друзей, то тягостен им приходящий, а уходящий вызывает недовольство.
Когда же болезнь прошла и наступило другое состояние, тот, кто вчера отвергал крахмал, яйца, хлеб из просеянной муки, сегодня с аппетитом и удовольствием ест простой хлеб с тмином. Таким же образом здравый разум делает легким любой образ жизни, какую угодно перемену.
Примеры: Александр желал других миров, а Кратес[1045], снаряженный сумою и плащом, проводил жизнь, как некий праздник, среди шуток и смеха.
Таким образом, как башмак и ступня не обращены в разные стороны, так и склонность души создает соответствующую себе жизнь. Ибо не привычка, как кто‑то сказал, делает жизнь приятной, но благоразумие создает наилучший образ жизни. Поэтому станем очищать и хранить заложенный в нас источник спокойствия души для того, чтобы постороннее принималось без неудовольствия как нечто нам свойственное.
Не следует с раздражением относиться к обстоятельствам. Твое раздражение против них не поможет; хорошо будет тому, кто правильно пользуется существующим положением вещей.
Поэтому в первую очередь путем упражнения следует усвоить это правило, чтобы, подобно тому как бросивший камень в собаку и попавший в мачеху при этом сказал: «Однако камень упал не совсем плохо», — так и мы умели бы по–иному истолковать то, что вопреки нашей воле нам послала судьба. Не худо обернулось то, что Диоген [1046] был отправлен в ссылку: он начал заниматься философией. Зенон Китиенский [1047], услыхав, что единственный оставшийся у него груженый корабль был опрокинут волнами и вместе с товарами затонул, сказал: «Хвалю твое дело, о судьба, направляющая нас к плащу и портику» [1048].
Что мешает тебе подражать этому? Приняв общественную должность, потерпел неудачу? Зато после будешь жить в деревне, занимаясь своими делами. Добиваясь благосклонности государя, был отвергнут? Будешь жить свободным от опасностей и дел. Из‑за клеветы или зависти возникает какая‑либо неприятность или неудача? Можно при попутном ветре приплыть к музам и в академию, что сделал Платон после крушения его дружбы с Дионисием [1049]. И несомненно, приобретению спокойствия души много содействует знакомство с жизнью знаменитых мужей, которые спокойно переносили одинаковую с нами судьбу. Враги тревожат глупцов: за их враждебные действия ты им не отомстишь, а расположением духа ты себя утешишь. Безумцу свойственно жалеть о потерянном и не радоваться тому, что осталось. Что у нас есть? Жизнь, здоровье, солнце, досуг, возможность говорить, молчать и проч.
О тех доводах, которые служат средством против душевных тревог, следует размышлять раньше, чем тревоги эти нас постигли, чтобы, заблаговременно приготовленные, эти доводы имели больше силы. Что касается тех, которые полагают, что существует один какой‑нибудь образ жизни, свободный от неприятностей, то Менандр в вышеприведенных стихах убеждает в том, что они ошибаются.
73
[Июль — август 1767 г.]
Здравствуй, мое сокровище, драгоценнейший Михаил!
Может быть, и тебе также, дражайший, за эти несколько дней я был неприятен и тягостен; тогда я и сам собой тяготился. Ибо, когда я тоскую, когда я печален и раздражен, я не могу ни смотреть на тебя, ни относиться к тебе обычным нашим дружественнейшим образом, так что неудивительно, если тебе почудилось в нас нечто неблагополучное. Но приходилось скорбеть, мой друг, после того как отторгнут был тот, который был одной из главных моих радостей и одним из моих утешений. Никто больше меня не наслаждается дружбой: это моя единственная радость и сокровище; что же удивительного в том, что, предаваясь печали, я не соблюдал меры? Мы извиняем того, кто плачет, потеряв ценного коня, или предается печали после пожара. Надо извинить и меня, ибо я не вижу того и опасаюсь за то, что мне всего ближе. Тем более, что человеческая душа и друг, вне всякого сомнения, ценнее всех вещей. Если бы он был в более безопасном месте, я меньше беспокоился бы; теперь же дворец — вертеп обманов и преступлений. Человек в твоем юном возрасте неискушен, легко поддается обману и влиянию нечестных нравов; я сам имею опыт и тем более беспокоюсь — беспокоюсь и имею право беспокоиться. Ибо что мне делать в жизни, чем занять свой дух, о чем заботиться? Ни о чем не заботиться, ни о чем не беспокоиться — значит не жить, а быть мертвым: ведь забота — движение души, а жизнь состоит в движении. Одни заботятся об одном, другие — о другом; мне же надлежит заботиться о расположенных ко мне и дружественных мне душах отроков и юношей. Где труд, там и отдохновение. Где забота, там и радость. Скупец заботится о золоте, страдает из‑за золота, но иногда и наслаждается золотом, и, чтобы наслаждаться, предается заботам, и радуется, снедаемый заботами. Подобно этому и я люблю тревожиться душой за благополучие друзей, чтобы когда‑нибудь испытать также удовольствие и радость, хотя я их испытываю уже теперь. Ибо что может быть сладостнее, чем быть любимым, чем быть предметом влечения доброй души? Что может быть приятнее, чем любовь друга? Любое, самое ничтожное, дело мне неприятно, если оно не связано с любовью и благожелательностью. Для меня нет ничего дороже или сладостнее, чем любящая меня душа, хотя бы все прочее отсутствовало. А моя забота, и радость, и слава, и, я бы сказал, жизнь, притом вечная жизнь, — что это такое? Дружественная душа; душа, меня любящая; душа, обо мне помнящая. Ее я предпочитаю пирамидам, мавзолеям и другим царским памятникам. А что благороднее благородной души и что более вечное? Я беспокоюсь поэтому о моем дражайшем Яше и забочусь о нем, чтобы когда‑нибудь и он меня любил, хотя он и теперь уже любит. Ведь любовь вызывается любовью, и, желая быть любимым, я прежде сам люблю. А кто не любил бы душу этого мальчика? Представь себе, насколько сильнее я беспокоился бы, если бы с тобой, хотя ты и не мальчик, а взрослый, случилось что‑нибудь дурное. Ведь ради тебя, откровенно говоря, ради тебя одного я оставил мой приятнейший покой, вверился бурям, в течение двух лет я испытал столько вражды, подвергался такой клевете, такой ненависти. Иначе никакой настоятель, никакой архимандрит не отвлек бы меня от сладчайшего покоя во вред моей репутации и здоровью, если бы значительно раньше их настояний и требований я не увидел тебя, если бы с первого же взгляда ты не полюбился так моей душе. Я думаю, ты помнишь, как я негодовал, когда тебя отвлекли от занятий греческим языком и особенно когда тебя приглашали во дворец, когда ты чуть не сделался преподавателем немецкого языка, — как тогда, говорю, я негодовал? Так бывает, когда у львицы отнимают ее детенышей или у чадолюбивой женщины отнимают ее ребенка. И я испытывал эти чувства, потому что видел, как недалек ты был от гибели, сделавшись педагогом во дворце или официальным преподавателем иностранного языка. Все удивлялись, подозревали, а мои враги надо мной смеялись: в чем дело, почему я забочусь больше, чем о своем родственнике? Поэтому если меня так озабочивает судьба моего Якова, полюбить которого ты мне доставил случай и повод, и если другие воспользовались моими плодами, то все они этим обязаны тебе, который один только вытащил меня из убежища, или, скорее, любовь моя к тебе вытащила меня, который тебя так полюбил, что, сделайся ты моим врагом, я не мог бы тебя ненавидеть и отказать тебе в чем‑либо для тебя полезном. Как вижу, я от природы таков, что, находясь в состоянии настоящего гнева, в отношении даже самых подлинных врагов я сразу смягчаюсь, лишь только замечаю хотя бы незначительное проявление доброго ко мне расположения. Как только я замечаю, что кто‑то меня любит, я готов отдать ему половину дней жизни моей, если бы это было возможно и дозволено; впрочем, кто добровольно ради друга подвергает себя опасностям, тот некоторым образом как бы расходует свою жизнь для него. Иногда может показаться, что я гневаюсь на самых дорогих мне людей: ах, это не гнев, а чрезмерная горячность, вызываемая любовью, и прозорливость, потому что я более вас вижу, чего нужно избегать и к чему стремиться. Итак, пока я сознаю самого себя, пока душа управляет телом, я буду заботиться только о том, чтобы всеми способами вызывать в себе любовь к благородным душам. Это мое сокровище, и радость, и жизнь, и слава. Любовь же вызывается любовью, которую производят благосклонность и благоволение в соединении с добродетелью. Но ты мне всех дороже, и я не пожалею q своем одиночестве, хотя и стал слабее здоровьем, если ты остаешься моим другом.
