Сие не воспитание и не учение, но обуздание, от человеческой помощи происходящее, всех беззаконников управляющее. Воспитание же истекает от природы, вливающей в сердце семя благой воли, да мало–помалу, без препятствий возросши, самовольно и доброхотно делаем все то, что свято и угодно есть пред богом и людьми. Какое идолопоклонство воспитывать человеческим наукам и человеческим языкам, восприносить и воспричитать воспитание? Какая польза ангельский язык без доброй мысли? Какой плод тонкая наука без сердца благого? Разве что орудие злобы, бешенству меч и притчею сказать «крылья и рога свиньи». Воззрим, госпожа моя, на весь род человеческий! У них науки, как на торжищах купля, кипят и мятутся. Однако они хищнее суть птиц, невоздержнее скотов, злобнее зверей, лукавее гадов, беспокойнее рыб, невернее моря, опаснее африканских песков… Чего ради? Того ради, что зло родятся. Природа благая есть всему начало, и без нее ничто не было, что было благо. Благодарю же неизреченным образом богу в образе его святом в отце моем, что благо от него родиться удостоил меня. Вторая же икона божия нам есть мать наша. Сего ради главным божиим дарованием одарен через родителей моих; все прочее человеческое: чин, богатство, науки и все ветроносные их блонды и букли с кудрями[606] — вменяю во хвост, без которого голова и живет, и чтится, и веселится, но не хвост без головы.

Пишек. Что же есть благо родиться и благая природа что есть?

Еродий. Благая природа и врода есть благое сердце.

Пишек. Что есть сердце благое?

Еродий. Сердце благое есть то же, что приснотеку- щий источник, источающий чистые вечно струи, знай, мысли.

Пишек. Что суть мысли?

Еродий. Семя благих дел.

Пишек. Дела же благие суть что ли?

Еродий. Добрые плоды, приносимые богу, родителям, благодетелям в честь, славу и жертву.

Пишек. Зачем же мне сердце твое не видно?

Еродий. Тем, что древесного корня не видишь.

Пишек. А ведь вся влага от корня?

Еродий. От сердца же все советы.

Пишек. Какая же твоя природа или врода? К чему ты рожден или врожденное тебе что ли? Скажи, молю!

Еродий. Благодарность — вот вам начало и конец моего рождения!

Пишек. Ах, мой боже! И ты на сем одном храмину счастия основал? Так ли?

Еродий. Ей–ей! Трехтысячелетняя печь неопально соблюла притчу сию: «Много хитростей знает лис[607], а еж — одно великое».

Пишек. Но может ли от дождевых безгодий спасти сия, так сказать, куртая и куцая куртинка?

Еродий. Довлеет, как ковчег.

Пишек. Мне кажется, сия надежда есть паучиная одежда.

Еродий. И мне видится малым червончик, но тайно там много сидит гривен.

Пишек. Сего же единого учит тебя твой отец?

Еродий. Единого только сего. Он родил мне крылья, а я сам научился летать. Он родил мне благое сердце, я же самовольно навыкаю и глумлюсь, сиречь забавляюсь благодарностью. Он только часто отсекает мне сорняки, разумей, поступки мои, не достойные благодарения, орошает беседою, оживляющею к благодарности. Все же беседы его, как магнитная стрела в северную точку, праволучно поражают в сей кон: неблагодарная воля — ключ адских мучений, благодарная же воля есть всех сладостей рай. Сын (часто вопиет на меня), сын мой! Ей, учись единой благодарности. Учись, сидя в доме, летя путем, и засыпая, и просыпаясь. Ты рожден благо, и сия наука есть дочь природы твоей. Да будет она тебе сладчайшим и вечерним, и ранним, и обедним куском! Знай, что все прочие науки суть рабыни сей царицы. Не будь буйным! Не хватайся за хвост, минув голову. Приемли и обращай все во благо. Да будет душа твоя желудком птиц, которые песок, черепашины и камушки обращают себе варением крепкого своего внутреннего жара в питательные свои соки. Неблагодарная и ропотливая душа есть то же, что больной желудок, гнушающийся всякой пищи. Благодарность же есть твердость и здоровье сердца, приемлющего все во благо и укрепляющегося. Плоды блаженной жизни суть радость, веселие и удовольствие; корень же их и дерево благолист- венное есть тишина сердечная, а корню зерном есть благодарность. Она есть дух чистый, тихий, благодушный, благовонный, весна и вёдро светлого смысла. Не трещит там молния и гром. Вопреки же, все терния и сорняки рождаются от несытой пиявицы зависти, зависть же — от ропота, ропот же — от неблагодарной воли, наполнившей сердечное недро неусыпаемым червием, беспрерывно денно и нощно душу грызущим. Ах! Дети мои, дети! Вот вам надежда и гавань! Евхаристия.

Пишек. А что ли сие слово значит евхаристия?

Еродий. Эллины сим словом называют благодарение.

П и ш е к. И так сим‑то образом вас учит ваш отец? Кому же вы сие благодарение ваше воздавать будете?

Е р о д и й. Богу, родителям и благодетелям. Оно богу жертва, родителям — честь, а благодетелям — воздаяние. Обладатели суть первые благодетели.

П и ш е к. Чудная форма воспитания. У нас бы осмеяли с ног до головы вас. Где сия мода? Разве на Луне или в дикой Америке?

Е р о д и й. Отец наш вельми странного сердца. Из тысячи сердец едва одно найти, согласное ему.

П и ш е к. Так что же прочее?

Е р о д и й. Так не удивляйтесь чудной форме.

П и ш е к. Как же так? Ведь не должно отставать от людей, а люди и мода — одно то.

Е р о д и й. О! О! Он от сей думы дальше, нежели китайская столица от португальской. Он нам часто–пре- часто сию притчу поет:

По мосту, мосточку с народом ходи,

По разуму ж его себя не веди.

За жуком ползая, влезешь и сам в глинку.

Он всегда благовестит нам, что мода то же есть, что мир, мир же есть море потопляющихся, страна моровою язвою прокаженных, ограда лютых львов, острог плененных, торщиже блудников, удка сластолюбная, печь, распаляющая похоти, пир беснующихся, лик и хоровод пьяно–сумасбродных. И не отрезвятся, пока не устанут, кратко сказать, слепцы за слепцом в бездну грядущие. Блажен муж, который не идет на путь его. Вначале ведь ворота его красны и путь пространный, конец же его — непроходимая пропасть, неторенная дебря, бездна глубокая. Ах, каковых он приемлет к себе? Каковыми же опять отпускает от себя юношей? Если бы ваше, дети мои, око прозирало так, как мое, показались бы и в ваших очах слезы. Но око ваше есть слепо, и злодей ваш хитер, сие источает мне слезы. О юноши! Когда помышлял о вас, в мир устремляющихся, нельзя, чтоб не пала мне в ум притча о волке, который, сожрав мать незлобных ягнят и надев кожу ее на себя, приблизился к стаду. Сын же, увидев мнимую мать свою, со всех сил устремился к ней, а за ним бесчисленные. Также‑де мне приходят на память наши братья — птицы тетеревы, гоняющиеся за изобилием пищи и уловляемые. Но чайки, соседки, и дятлы бережливее их настолько, насколько олени и сайгаки — овец и волов. Послушайте, дети, отца вашего песенку сию:

Будь доволен малым. За многим не гонись.

Сетей, простертых на лов, вельми берегись.

Я вам предсказываю — роскошно не жить!

Па таковых‑то всегда закидывают сети.

Триста пали в неволю по горячей страсти,

Шестьсот плачут в болезнях за временны сласти.

Кто благодарен богу, тот малым доволен,

А ропотник всем миром не сыт и не полон.

Благодарная душа избежит от сети;

Вместо же ее в сети попадет несытый.

Не правду ли я сказал, госпожа моя, что отец нага нравоучение всегда печатлеет благодарностью? В благодарности, говорит, так скрылось всякое благо, как огонь и свет утаился в кремешке. Верую и исповедую. Кто бо может возложить руки на чужое, если не прежде погубит благодарность, довольствующуюся собственным своим, посылаемым ей от бога? Из неблагодарности — уныние, тоска и жажда, из жажды — зависть, из зависти — лесть, хищение, татьба, кровопролитие и вся беззаконий бездна. В бездне же сей царствует вечная печаль, смущение, отчаяние и с неусыпным червием удка, увязшая в сердце. Сим образом живет весь мир.

П и ш е к. Но, друг мой, поколь мир впадет в ров отчаяния, вы с вашею богинею, благодарностью, прежде погибнете от голода, не научившись сыскать место для пропитания.