На телеграфном столбе было прикреплено объявление:

Рано утром на другой день, когда невеста скальда Яртрудур Йоунсдоухтир, как истинная и свободная исландка, намеревалась спешно отправиться на работу в сушильни, скальд Оулавюр Каурасон преградил ей в дверях дорогу.

— Милая Яртрудур, я хотел попросить тебя остаться сегодня дома, — сказал он.

Сначала она молча глядела на него, потом сказала:

— Неужели мне придется поверить, что ты присоединился к тем, кто готов скорее слушаться людей, чем Оспода Бога?

— Милая Яртрудур, вполне возможно, что Бог предпочитает, чтобы люди работали по старым расценкам, и против того, чтобы они работали по новым. Но я знаю одно: если Бог и люди ссорятся, то лучше держаться подальше от этой ссоры.

Сила, заставившая этого нейтрального скальда преградить дорогу своей невесте как раз в ту минуту, когда она намеревалась сделаться истинной исландкой, была могущественнее, чем его глубоко укоренившееся желание угождать, чем боязнь обидеть. Не раздумывая, словно повинуясь тайному инстинкту, но вместе с тем с непоколебимой убежденностью ясновидящего скальд понимал, что сегодня было бы неразумно идти на работу в сушильни Пьетура Паульссона и что следует остаться дома.

— Отойди от двери, или я призову гнев осподний на этот дом, — сказала невеста.

— Что ж, — сказал он, — пусть твой Бог сделает с этим домом то, от чего мой Бог уже давно оберегает нас.

В это утро наверняка во многих домах дело дошло бы до рукоприкладства, если бы одно чрезвычайное событие не отвлекло внимание поселка от всех спорных вопросов. Датскому военному кораблю «Сокол» удалось этой ночью совершить невероятную операцию — он захватил в прибрежной зоне иностранное браконьерское судно. Оно принадлежало англичанам. Как раз когда на суше назревали серьезные события, датское сторожевое судно вошло в свидинсвикскую гавань, ведя преступника на буксире. Когда датчане бросили якорь, директор Пьетур Паульссон уже успел заколоть откормленного тельца и переодеться в лучший костюм, а объявление бесследно исчезло с телеграфного столба. Незамедлительно прибыл окружной судья, и состоялся суд. А вечером, после того как вор был присужден к штрафу в размере ста тысяч золотых крон, рыболовные снасти перетащены на берег и весь улов куплен Пьетуром Паульссоном, он, Пьетур Паульссон, устроил прием в честь датского командования и окружного судьи.

Директор закупил достаточно рыбы, чтобы на неопределенное время спасти свидинсвикцев и обеспечить их всех сдельной работой по разгрузке, чистке и засолке рыбы. Тем самым борьба за повышение расценок была временно отложена, сушильни не стали полем боя, люди позабыли о драке. Всю ночь, пока таскали рыбу, шел пир в честь датчан, и не один только рыбий жир тек в глотки пирующих. А утром, прежде чем судья лег спать, снасти англичан были проданы с аукциона в присутствии пастора, управляющего, нескольких пьянчуг и ребятишек, не говоря уже о самом директоре, который стоял на пристани, слегка расставив ноги, с почерневшими губами и отекшим лицом, и хотя голова у него соображала, может, и не очень хорошо, однако вполне достаточно, ибо он предложил за все сети англичан наименьшую цену — несколько сотен за то, что стоило много тысяч, и тут же удар молотка закрепил за ним покупку. Вся процедура заняла несколько минут, после чего директор, подхватив под руку судью, удалился вместе с ним. Датское сторожевое судно ушло в море, и на телеграфном столбе снова появилось объявление, под которым какой-то наглец приписал: «Бабушка опять чувствует себя хорошо».

А ночью директор снарядил моторный бот с лихтером на буксире, чтобы вручить английскому траулеру, ждавшему в устье фьорда, его снасти.

В ту ночь, пока у директора шел пир, а жители поселка усердно перетаскивали с траулера улов и потрошили рыбу, нашлись еще два истинных исландца, которые тоже не сидели без дела, — это были пастор и управляющий.

Как ни странно, но всегда отыщутся люди, готовые спасти общество, даже если для них и не нашлось местечка за праздничным столом. Пока Пьетур Паульссон угощал датчан откормленным тельцом и всевозможными винами, шипучими, сладкими и горькими, так что вскоре уже никто не смог бы отличить датчанина от истинного исландца, эти двое соотечественников на голодный желудок ходили от одного жителя Свидинсвика к другому с бумагой, в которой люди заявляли, торжественно скрепив это своей подписью, что работе по высоким ставкам весной они предпочитают постоянную работу летом. Большинство поспешили подписать эту бумагу. Человек ведь не мотылек, живущий всего один день лишь для того, чтобы расправить на солнце свои пестрые крылышки, и не майский жук, который довольствуется тем, что летает всего один месяц в начале лета, а остальную часть года проводит в полусонном состоянии, нет, человек, к несчастью, вынужден жить все дни в году.

Несколько дней спустя в Свидинсвике при участии всего населения был учрежден Союз Истинных Исландцев. Большинство предпочло стать Истинными Исландцами, а не чернорабочими, человек ведь от природы существо в общем-то бескорыстное, он всегда готов следовать под знаменем идеалов, особенно если эти идеалы достаточно туманны и далеки от того, чтобы улучшить условия его жизни; он готов до последней капли крови драться с врагом, особенно если враг этот достаточно нереальный, непонятный и неправдоподобный, чтобы не сказать прямо — сказочный бука. Союз Истинных Исландцев принял следующее решение: летать на самолете, построить великолепную церковь, воздвигнуть маяк культуры и объявить войну ирландским рабам и всяким безродным. Кроме того, было решено устроить на Иванов день праздник со стихами Оулавюра Каурасона, докладом об ореоле и совместным питьем рыбьего жира. Торжество учреждения Союза происходило в народной школе, на доске мелом большими буквами было написано: «Содержите ореол в чистоте! Скарпхедин, сын Ньяля. Витамины — средство спасения в наши дни. Пьетур Паульссон, директор».

После этого в поселке наступил мир, и весеннее солнце безраздельно господствовало на небесах. Тучи сгустились и разошлись, все оказалось гораздо проще, чем можно было себе представить. Скальд избегал выходить из дому, боясь встретиться с людьми. Большую часть времени он проводил возле своей маленькой дочки, наблюдая небо и землю только через окно. Но с наступлением лета дочке скальда полегчало, она уже хотела, чтобы ее птичка, сделанная из рыбьих костей, летала, как настоящая. Снизу из поселка к ней приходили маленькие девочки, чтобы показать ей свои игрушки, а однажды ее спустили с кровати и она вместе с ними играла на полу в лучах солнца. В другой раз она сидела с ними у дороги и играла с цветами. Скальд стоял на пороге своего опустевшего дома и смотрел на далекий мир. И ему казалось, что дом выскользнул у него из-под ног и умчался прочь и он остался один в бескрайнем просторе, глядя вслед дому, который уносился все дальше и дальше, все скорей и скорей, он казался скальду все меньше и меньше, пока совсем не исчез, теперь у скальда больше не было дома.

Был ли он огорчен, что его дом улетел? Не казалось ли ему, что вокруг слишком пустынно? Не думал ли он, что Бог оставил его? Ничуть. Ему казалось, что он стоит в саду, полном роз и цветущих яблонь. Он писал стихи.