Тот не смог сразу ответить на столь неожиданный вопрос, так он был поражен.

— Трудно? Мне? Быть скальдом? — переспросил он. — Спроси-ка лучше наших баб, трудно ли Реймару быть скальдом. Не далее как вчера я въезжал во двор одного из лучших хуторов в округе, а хозяйская дочь стояла на крыльце и улыбалась, так я тут же приветствовал ее искусным четверостишием с перекрестной рифмой, которое я сложил, пока слезал с седла. Нет, дружище, скальдом быть совсем нетрудно, скальдом быть очень приятно. Это ведь просто такой дар.

— А что, по-твоему, требуется, чтобы быть хорошим скальдом? — спросил юноша.

— Что требуется? — снова переспросил Реймар и рассмеялся. — Спроси у баб! — Но все-таки этот вопрос заставил его задуматься, раньше Реймару это никогда не приходило в голову. — Собственно говоря, требуются только две вещи, — сказал он, поразмыслив, — аллитерации и рифмы. Это основа основ поэзии. Тот, кто помнит об этом, может всегда сочинить любое стихотворение. А тот, кто забывает, никогда ничего не сочинит. Молоть языком может каждый. А рифмовать — только скальд. С твоего позволения — это особый дар. Конечно, чем замысловатее стихи, тем лучше. Правда, когда рифм уж слишком много, это может показаться и скучным, девушкам такие стихи обычно не нравятся, другое дело внутренние рифмы — тут переборщить невозможно. Ну и не вредно уметь составлять кеннинги, но я взял себе за правило никогда не злоупотреблять ими. Я составляю кеннинги только о трех вещах: о мужчинах, женщинах и о кораблях; в Исландии в наши дни вообще почти не употребляются кеннинги о других вещах.

— А что ты скажешь, Реймар, если скальд пишет о душе и о духовной жизни?

— О духовной жизни? О душе? — спросил скальд Реймар. — Ты имеешь в виду поминальные стихи о людях, которые умерли, да?

— Нет, я имею в виду дух, душу, — объяснил молодой скальд.

— На кой черт тебе душа, дружище? Душа — это дело пастора, о таких вещах девушки слушать не любят. Запомни, мой мальчик, тот, кто говорит о душе, имеет в виду что-то совсем другое, только не осмеливается сказать об этом вслух. На добром старом исландском языке «душа» означает «мешок», и, уж поверь мне, тот, кто больше всего болтает о душе, только и ждет, чтобы ему чего-нибудь перепало в мешок. Я в этом убежден.

Льоусвикинг перестал задавать вопросы. Он думал о божественном откровении, о Сигурдуре Брейдфьорде, о своем невидимом друге и сомневался в том, что Реймар столь же велик в области духа, как и в области поэзии.

Они ехали по нагорью, последние хутора уже давно остались позади, очертания долины словно стерлись, фьорд скрылся, а горы слились друг с другом, и лишь кое-где возвышались отдельные вершины, точно холмы на равнине, и далеко-далеко, на самом краю горизонта, виднелось море. Прохладный и живительный воздух здесь наверху был похож на ту аптеку стоимостью в две тысячи крон, о которой юноша мечтал всю жизнь, хотя и не имел возможности купить ее, он омывал тело юноши, словно пьянящие волны. Юноша больше не испытывал страха. Скошенный потолок, под которым он, скрючившись, пролежал два года и откуда его вынесли всего несколько часов назад, казался ему теперь старой сказкой, не имевшей к нему никакого отношения. Он больше не был самым ничтожным существом на земле, нет, он как бы слился с небесной радостью гор и не боялся уже ничего, даже бессмертия души.

— Вот граница округи. Давай тут перекусим.

Скальд Реймар направил лошадей в болотистую низинку и остановился возле реки, бегущей с гор. Он отвязал юношу от носилок и положил его на мох. Лежа во мху, юноша глядел на лазурно-синее небо вечности, которое наконец вновь стало его другом.

С улыбкой чревоугодника скальд Реймар развернул сверток с едой, и в нос ударил аппетитный запах хлеба, рыбы и холодного кофе. Старший скальд протянул младшему большой кусок трески и сказал:

— Слушай, мне вот что пришло в голову: а не воспользоваться ли нам случаем, чтобы попробовать заодно исцелить тебя?

— Исцелить такого, как я, — это легче сказать, чем сделать, дорогой Реймар, — заметил юный скальд.

— Вот здесь, в баночке, масло, — сказал скальд Реймар.

— У меня такая болезнь, что ее никто не понимает.

— Черт подери, смотри, какая жирная грудинка, пожалуй, она пожирней, чем наша дорогая Магнина: ничего не скажешь, хозяйки Подножья не поскупились сегодня на радостях, что избавились наконец от тебя.

— Конечно, — сказал юноша, — я для них, бедных, был тяжелой обузой все эти годы.

Оба ели с большой охотой, лошади фыркали у ручья, им пастбище, видно, пришлось не по вкусу. Высоко в небе тревожно кричала чайка, это был единственный звук, нарушавший неправдоподобную тишину нагорья. Наевшись, Реймар предложил своему подопечному понюшку табаку, но тот отказался, сказав, что от табака у него сильнее болит голова. Великий скальд вытер нож о штанину и сунул его в карман.

— Не велика штука исцелить больного в наши дни, поверь мне, — сказал он.

Больной ответил, что, к сожалению, он страдает не одной болезнью. В нем переплелось множество болезней. Трижды ему разбивали голову — и люди и животные. В одном месте мозг пророс в ухо, и это причиняет ему невыносимые головные боли. Грудина выперла наружу, а под ней образовался нарыв, и все срослось в одну опухоль — этот нарыв, печень и околосердечная сумка. Кроме того, у него еще сразу несколько желудочных заболеваний, вряд ли за последние два года он нормально переварил хотя бы кусочек пищи.

— Да, дело нешуточное, — согласился скальд Реймар.

Юный скальд рассказал, как приходский врач написал им, что никогда не встречал такого больного человека и не знает другого средства против стольких болезней, гнездящихся в одном теле, кроме как вскрытие трупа.

— Черт подери, — сказал скальд Реймар, — твое счастье, что ты не угодил в лапы к этому живодеру и человеконенавистнику, он ведь и не станет заниматься больным, если его нельзя разрезать на кусочки. Своими глазами видел, как он заживо сдирал кожу с одной женщины. Но я хотел рассказать тебе совсем не об этом. За перевалом есть другой фьорд, не такой угрюмый, как тот на востоке, где ты жил, — гораздо веселее. Там красивые места и жизнерадостные люди. А на некоторых хуторах живут даже и скрытые жители[8] да, да, не гляди на меня такими глазами, я тут ни при чем, да и почему, черт подери, на свете не может быть скрытых жителей? Я ни разу не слыхал, чтобы они причиняли человеку зло, скорее наоборот. Но независимо от того, существуют они или нет, я не знаю ни долины, ни фьорда, где женщины были бы лучше, чем там. Неужто ты никогда не слыхал об исцелениях в Камбаре?

Юноша, к стыду своему, вынужден был признаться, что никогда не слышал о том, что происходит к западу от этого нагорья.

— Ну вот, говори с таким! А еще уверяешь, что ты болен, что у тебя есть душа и еще черт знает что, а сам ничего не слышал о Тоурунн из Камбара, единственной женщине на всем побережье, которая исцеляет от рака и воспаления брюшины, изгоняет чертей и всякую нечисть с такой же легкостью, с какой я снимаю рыбью чешую и бросаю ее на землю. Как она это делает? Да-а, немного же ты знаешь, мой мальчик. А делает она это вот так, скажу я тебе: однажды, прошлой осенью, когда вечера были уже темные, шла она по выгону и вдруг увидела под скалой скрытого жителя. Ну-ну, не красней, дружище, это были вовсе не те отношения, которые разные брехуны и мерзавцы воображают единственно возможными между мужчиной и женщиной. Нет, он оказался человеком чести и на словах и на деле, не то что я и всякие мне подобные, скажу я тебе. Это и был сам Фридрик, лекарь скрытых жителей. С тех пор она встречалась с ним каждый вечер в течение всей зимы и весны и получила от него множество врачебных советов, как исцелять людей, и все эти советы действуют безотказно. Кое-кто говорит, что он изучил это таинственное искусство врачевания в школе черной магии в Париже и что он просто чей-то дух в обличье человека, но я в это не верю. Я знаю только одно: Тоурунн исцеляет людей, значит, им что-то помогает, а что именно — это неважно. Сама она говорит, что Фридрик как две капли воды похож на того французского капитана, который часто приплывал в их фьорд, когда она была еще ребенком, и со многими водил там дружбу. Она говорит, что Фридрик — добрый христианин, а ее мать считает, что он, может быть, сам Иисус Христос, но об этом я ничего не могу сказать.