— Смотрите-ка, сюда идет девица, что водит дружбу с духами, под ручку с обыкновенным парнем, ха-ха-ха!

Скальд очнулся от своего отчаяния в нескольких шагах от Фаграбрехки, в дверях дома стояла Вегмей и потешалась над ними.

— Чего там брешет эта сучка из Фаграбрехки? — спросила девица, что водит дружбу с духами.

Девушка, стоявшая в дверях, кликнула ребятишек из ближайших канав и с заборов и сказала:

— Гляньте, ребята, вон идет тронутый с ангелицей!

Дети побежали за ними, улюлюкая, ругаясь и бросая им вслед комья грязи, а когда девица, что водит дружбу с духами, оборачивалась и грозила им, они неистовствовали еще больше. Но постепенно ребятишки все-таки отстали от них.

— Дай мне всего десять крон, и я снова обрету веру в себя. Ну хотя бы пять крон, ради правды.

— Тоурунн, как бы я хотел иметь тысячу крон!

— Тогда я и разговаривать бы с тобой не стала, — заявила она.

— Я придумал, что сделать, — сказал он. — Может, стоит сходить к директору Пьетуру…

— Я и сама могу достать у Пьетура Три Лошади десять крон, — сказала она, — сто крон, тысячу крон. Но это единственное, чего я не хочу. Все что угодно, только не это.

— Я могу отдать тебе все, что у меня есть, — сказал он.

— А что у тебя есть?

— Несколько книг, — ответил он.

Они шли по тропинке вдоль берега; когда они подошли к замку государственного советника, скальд попросил ее немного подождать, пока он сбегает домой. Он вернулся с «Фельсенбургскими повестями».

— Это самая большая из моих книг, — сказал он. — И в своем роде самая замечательная. Ее можно продать за пять крон, а может, даже за десять.

Они уселись на камень.

— Да это же какой-то старый хлам, — сказала она. — Кому придет в голову покупать такое старье?

— Ты даже не представляешь себе, Тоурунн, что это за книга, — сказал он.

— Ты ею очень дорожишь? — спросила она.

— Это книга судьбы, в ней говорится о жизненных надеждах и разочарованиях, — сказал он, чувствуя, что ему уже недостает этой книги, и в то же время сознавая, что с радостью пожертвует ею ради своего здоровья. — Ни одному человеку я не отдал бы этой книги, кроме тебя.

— А я ни от кого не приняла бы такого старья, — сказала она; держа книгу на коленях, она снова о чем-то задумалась и начала напевать песенку, которая была совсем не так красива, как старый вальс. Волны с брызгами разбивались о камень.

— До чего же у тебя рыжие волосы, — пробормотала она, перестав петь и искоса взглянув на него, и ее будто застывший, многозначительный взгляд и загадочная улыбка сверкнули ему совсем как той блаженной ночью в Камбаре. Но больше они не могли околдовать его. Наоборот, чем дольше она смотрела на него, тем труднее ему было выносить ее взгляд.

— Дай-ка мне твою руку, — сказала она, взяла его узкую руку, склонилась над ней и погладила ладонь. — Никогда в жизни не видела такой руки. Помнишь, как той ночью, у нас в Камбаре, мы с тобой сидели на лугу и ты положил голову мне вот сюда? — Она показала на то место, где в тот раз покоилась его голова.

Он не понимал, как это ему могло прийти на ум класть туда голову, и отвернулся. Она продолжала:

— Все, что Реймар говорил о шести парнях, вранье. Я только один-единственный раз спала с мужчиной, но тогда я была еще почти ребенком. Целую зиму после этого мне хотелось наложить на себя руки. С тех пор мне открылся доступ в потусторонний мир. Клянусь Богом на небесах, что каждое мое слово — истина! Послушай, а правда, что между тобой и этой потаскухой из Фаграбрехки что-то есть?

— Она вовсе не потаскуха, — вымолвил он тихо, а сам побледнел, и у него внутри что-то задрожало.

— Не потаскуха? Ах вот оно что! Ну, раз так, значит, правду говорят люди, что ты спишь с ней.

— Нет. Это неправда.

— А почему же она тогда кричала нам вслед?

— Не знаю.

— Почему ты все время молчишь?

— А что я должен говорить?

— Откуда я знаю? — Она закинула голову, сделав гримасу досады и нетерпения. — Ох и скучный же ты! И какого дьявола я торчу тут с тобой?

— Мы же встретились с тобой на дороге, — напомнил он.

— Нет, — сказала она, — это неправда. Я искала тебя. Ты единственный человек в поселке, которого мне хотелось увидеть, потому что твои волосы, глаза и руки напоминают мне что-то, а вот что — никак не могу понять. И еще потому, что я воскресила тебя из мертвых. Я надеялась, что ты мне поможешь сегодня, ведь если не сегодня… Послушай, я хочу спросить тебя вот о чем: неужели ты действительно веришь, что есть другой мир? Что все это не брехня? Неужели ты веришь, что на свете вообще существует правда? А не думаешь ли ты, что наука о душе — это пустая болтовня? Не кажется ли тебе, что человек, когда подохнет, просто рассыплется в прах, как и всякая другая падаль?

— Я сам часто задаю себе этот вопрос, — сказал он.

— Нет, просто ты не хочешь ответить мне. А ты знаешь, что вчера вечером мне предлагали сто крон, тысячу крон, даже целый миллион. Мне предлагали стать ученой и прославиться на весь мир.

— Вот как? — сказал он.

Видя, что это известие не произвело на него никакого впечатления, она помрачнела, закрыла лицо руками и в отчаянии закачала головой.

— Ты не хочешь помочь мне, — простонала она, не отрывая рук от лица. — Я умру.

Потом она отняла руки, наклонилась к нему и заглянула ему в глаза.

— Господи, какое у тебя лицо, — беспомощно простонала она и сразу перестала быть колдуньей. — Оно словно высечено в моем сердце. Я ненавижу его. Теперь мне все безразлично, все, слышишь ты, все!

Взгляд ее стал холодным как лед, на лице застыла жесткая усмешка, наглая и злобная в одно и то же время, ему редко приходилось видеть что-нибудь более отталкивающее.

— Можешь снова болеть, — сказала она и ударила его по щеке книгой, потом размахнулась и швырнула ее в море так далеко, как только могла, и несколько чаек опустились над книгой, думая, что она брошена им.

Потом Тоурунн встала и быстро зашагала в сторону поселка.

Вечером скальд стоял у окна с выбитыми стеклами и смотрел, как с крыши падают капли; моросил дождь, ветра не было, и мирный стук капель, падавших прямо на землю, навевал покой. Скальд постучал себя кулаком по груди, нажал на живот, постучал суставами пальцев по лбу и вискам, ему хотелось проверить, не болит ли у него где-нибудь, но голова у него не болела, он был здоров. Он очень жалел, что ему нечего было дать Тоурунн из Камбара, кроме старой потрепанной книги с выдуманными историями, которую он так и не удосужился прочитать до конца и которая ей была совершенно не нужна, потому она и швырнула ее чайкам, не умевшим читать. С другой стороны, юноша был счастлив, что больше не зависит от этой девушки и подвластных ей таинственных сил, но, может быть, больше всего радовался тому, что Бог, самая могущественная из всех таинственных сил, — теперь он был в этом уверен, — не покарал его за то, что он обратился к частным таинственным силам, которые не совсем законно конкурировали с Создателем. Как ни странно, но чем больше этот юный скальд познавал самого себя, тем чаще ему приходило в голову, что, уж коли на то пошло, возможно, в нем самом скрыта некая таинственная сила, совсем как в древних героях, давно умерших и исчезнувших, о которых рассказывается в сагах. Эти герои обладали замечательной таинственной силой, они называли ее властью и могуществом, верили в нее и не переставали верить, даже если оказывалось, что их сила чисто земного происхождения.

К концу вечера лишь одно воспоминание, словно рана, жгло ум скальда: ну как она могла опять назвать его тронутым? Ведь он совершенно невинно шел мимо ее дома с девушкой из потустороннего мира, к тому же она сама дала ему понять, что все ее поцелуи ничего не значили. Зачем ей понадобилось натравливать на беззащитного человека всю эту дикую ораву, раз она и не думает о нем? Неужели род людской так непоследователен не только в любви и ненависти, тут уж и говорить нечего, но даже и тогда, когда он совершенно равнодушен? Может быть, род людской вовсе и не заслуживает, чтобы в него верили, ждали от него чего-то и смотрели на него снизу вверх, как это делают собаки? К счастью, летний ночной дождь, ласковый и умиротворяющий, победил боль и навеял на скальда крепкий сон взамен тревожных философских рассуждений.