Тогда она прижала ладонь к его груди, как бы отталкивая его, и сказала:

— Нет, ты меня пугаешь.

Несколько минут они молча шли рядом, а потом она спросила, прервав свои размышления:

— Почему ты такой странный?

Он ответил:

— Зимой, когда боги и люди отняли у меня все — не только солнце, но и свободу, мне некоторое время казалось, что у меня нет ни одного друга. Я был уже совсем близок к смерти, но вдруг мне был послан солнечный луч, он упал на мою стену прямо с небес, и я услышал голос, который говорил о тебе.

— Обо мне? — изумилась она. — Какая чепуха! Почему ты не говоришь со мной серьезно?

— Бера, я, может быть, никогда в жизни не говорил так серьезно, — сказал он.

— Но ведь меня зовут совсем не так, как ты думаешь, — сказала она.

— Что такое имя? — сказал он. — Звон божественного откровения, Сигурдур Брейдфьорд, Голос, Невидимый друг, Бера — мне это все равно. Я не спрашиваю об имени.

— Я не понимаю, о чем ты говоришь, — сказала она. — Я даже не знаю, кто ты.

— Я скальд, — сказал он.

— Так я и думала, — сказала она и, казалось, вздохнула с облегчением.

— Почему ты так думала? — спросил он.

— Я так решила, когда увидела твои руки, — сказала она, не глядя на его руки.

— Бера, — сказал он, — можно мне написать о тебе прекрасное стихотворение?

— Да, — сказала она просто, словно он попросил о каком-нибудь пустяке, настолько ничтожном, что можно ответить согласием, даже если мысленно отсутствуешь и не глядишь на того, кто просит. Ему очень хотелось выяснить, ко всему ли она так безразлична. Пройдя несколько шагов, он спросил:

— Бера, ты очень сильно плакала, когда умерла твоя мать?

— Нет, — ответила она.

— Бера, — сказал он, — по-моему, ты немного бессердечная.

— Вот как? — сказала она.

Через некоторое время она спросила:

— А почему ты думаешь, что я должна была плакать?

Он ответил:

— Если бы я в твоем возрасте потерял мать, я бы плакал, несмотря даже на то, что она зимой отослала меня прочь в мешке. Но когда я обнаружил, что у меня никогда не было матери, я был уже слишком стар для того, чтобы плакать.

Подумав немного, девушка сказала:

— Может, я бы и плакала, если бы я там не была, если бы она мне не рассказала всего и если бы я думала, что подле нее никого нет. Но я приехала в Рейкьявик, чтобы быть рядом с ней. И она мне все рассказала перед смертью. И я была возле нее.

Эти простые слова поведали ему всю историю: покинутая и беспомощная мать живет в городе, дочь в самый разгар весны покидает свой надежный дом и уезжает в столицу, чтобы быть возле умирающей, выслушать ее исповедь, проститься с ней, когда у нее стихнут боли, сидеть у ее изголовья до ее последнего вздоха, убрать покойницу и проводить ее до могилы.

— Прости, — сказал он наконец. — Я совсем забыл, надо быть большим скальдом, чтобы выразить свои чувства, но еще большим — чтобы уметь скрыть их.

Она улыбнулась ему без укора, словно луч солнца преломился в кристалле всеми цветами радуги, и его снова охватила печаль, которую красота неизменно пробуждала в его груди.

— Верно кричал тебе твой отец, когда мы отплывали, — сказал скальд и хотел уже повторить его слова, но она закрыла ему рукой рот.

— Не надо, — сказала она. — Не повторяй. Моя мать умерла, ей хорошо. А вот отцу трудно.

Дорога была каменистая и неровная, он взял ее под руку. Потом они уселись на зеленом склоне над дорогой, где их видел весь мир. И они видели весь мир — горы, море, небо. Он сидел у ее ног и разглядывал ее щиколотки, а она смотрела на эту неизвестную дорогу.

— Почему тебя зовут Льоусвикинг? — спросила она наконец.

— Когда я был маленький, я в хорошую погоду иногда стоял на берегу моря и смотрел на птиц. Там был небольшой заливчик, он назывался Льоусавик — Светлый залив, — сказал он.

— А я думала, что ты живешь в маленьком доме на берегу маленького залива, который называется Льоусавик, и что поэтому тебя и зовут Льоусвикинг, — сказала она.

— Нет, — ответил он. — Из двери моего дома виден ледник. А на леднике живет Бог.

Она спросила не про Бога, а про ледник, и, когда он сказал, как называется ледник, она снова улыбнулась ему и сказала:

— Так ведь это наш ледник.

Оказалось, что они живут по обе стороны одного и того же ледника. Но что она имела в виду, когда сказала «наш ледник»? Что ледник ее, тетин и дядин? Или она и скальда тоже признала совладельцем этого ледника. А может, она имела в виду, что ледник принадлежит только им двоим, Бере и Льоусвикингу?

— Да, — сказал он. — Это наш ледник.

— Ты счастливый, ты живешь рядом с ним, — сказала она. — А от меня до ледника два дня езды через пустошь; из моего дома он кажется далеким облаком.

— Когда-нибудь я приду к тебе через этот ледник, — пообещал он.

— Нет, мы встретимся там наверху, — сказала она и улыбнулась.

По мере того как на пароходе оставалось все меньше пассажиров, становилось легче запоминать каждого человека. Все разбились на компании. Прежде внимание привлекали важные господа типа покорителя сердец, а теперь на линию нападения вышли форварды второго разряда. По палубе между Берой и еще одной девушкой разгуливает толстый веселый студент, едущий в первом классе. Он что-то рассказывает. Льоусвикинг издали следит, как она дарит свои улыбки и взгляды этому ничтожеству, словно наконец-то нашла того, кого понимает. Для скальда это неожиданность, но отрицать это бесполезно, да, в обществе этого человека она чувствует себя как дома, в ней нет недоверия и сдержанности, сомнения или страха, ей, безусловно, приятно. Редко Оулавюр Каурасон понимал так хорошо, где он находится. Скальд и ученый — грош этому цена. В мире побеждают только жирные болтуны, мир с его прекрасными женщинами принадлежит им, их самодовольная манера держаться вызывает отвращение, но что с того? Бог обожает их, именно поэтому он и создал их так много и еще никогда не случалось, чтобы он отправил кого-нибудь из них в ад. Скальд ушел с палубы и долго сидел, уставившись в одну точку. Когда немного спустя он прошел мимо двери ее каюты, оттуда слышались веселые голоса и смех; юноши, девушки, вино, он прекрасно слышал, что громче всех смеялась сама Бера. У него потемнело в глазах. Вот как воплотился в жизнь его зимний сон! Бездумный, легкомысленный девичий смех — вот цена жизни скальда.

Вечером пароход снова подошел к пристани. Шел дождь. Скальд стоял на палубе и смотрел на дождь. В летних сумерках уличные фонари отражались в лужах на мостовой, скользкой от рыбьих отбросов. Веселые пассажиры в плащах ждали, когда пароход причалит, чтобы спуститься на берег.

— Мы хотим пойти в кафе, — сказала Бера. — Пойдешь с нами?

На одно мгновение она положила свою руку на руку скальда.

— Нет, спасибо, — сказал он. — Я не хожу в кафе. Я лучше останусь и буду смотреть на дождь.

— Он скальд, — сказал студент. — Одни зовут его Льоусвикинг, другие — Бервиквикинг. Какое имя ты предпочитаешь?

— Пошли, — сказала она.

— Где ты пропадал весь день? — спросила ее подруга.

— У себя, — ответил он.

— Он целый день провел у себя, — сказал студент. — Он скальд. Хи-хи-хи!

Одна из девушек подошла и спросила:

— А приятно быть бервикским скальдом?

Другая сказала:

— Напишешь про меня стихотворение?

— Пошли, — сказала Бера. — Мы собирались в кафе.

— «Оп-ля-ля» он закричал, разбежался да упал! — сказал студент. — Ты понял, в чем тут смысл, а, скальд?

Взрыв смеха, и вся компания отправилась на берег. Он стоял у поручней и смотрел на огни города. Дождь лил не переставая. На Бере был новый почти белый плащ и черная шапочка, она была очень стройная и чуть-чуть семенила при ходьбе. Возле самого дальнего фонаря она оглянулась, вокруг нее серебрился дождь, будто она стояла внутри арфы с серебряными струнами, — на кого она смотрела? На секунду скальду показалось, что она хочет позвать его, но она не позвала. Неужели она оглянулась на него, нет, это невозможно. Она пошла дальше вместе со всеми.