— Вот это была история! — сказал скальд Реймар. — Ну, слушай, они в своем Союзе заставили всех голосовать, чтобы решить, кто из людей, когда-либо рожденных в мире, более других достоин подражания. Я знаю, ты, конечно, думаешь, что большинство голосов получил Пьетур Три Лошади, но ты, старина, ошибаешься. Из почти двух сотен голосов шестьдесят один голос получил Йоун Табачник, а Пьетур Три Лошади — только шестьдесят. Наполеон получил семнадцать голосов, Юэль Юэль — пятнадцать, управляющий — пять. Иисус Христос получил всего один голос.

Оулавюр Каурасон начал немного уставать от рассказов про Свидинсвик, он уже жалел, что заговорил об этом месте, которое в свое время так старался забыть.

— Послушай, скальд Реймар, — сказал он, — давай поговорим на другую тему, почему ты ничего не расскажешь о себе, что нового у тебя и у твоих близких и, самое главное, что ты сочинил? Неплохо было бы теперь послушать хорошие римы.

— Тогда я должен отвязать тебя от задницы этой кобылы, — сказал скальд Реймар. — Я не читаю стихов связанным людям. Свободные люди — свободные стихи. Давай подождем, пока этот чертов судья скроется из виду.

Они подождали, чтобы судья и его свита скрылись за гребнем холма. Тогда проводник отвязал Оулавюра Каурасона от кобыльего хвоста и распутал ему руки.

Освободив Оулавюра Каурасона, скальд Реймар сказал:

— У меня есть обычай никогда ни в чем не обвинять связанного человека, но поскольку ты сейчас свободен, я должен тебе сказать: ну и дурак же ты, мой милый.

— Почему? — удивился Оулавюр Каурасон, не понимая, в чем он провинился.

— Связаться с болтливой девчонкой! — сказал Реймар.

Оулавюр Каурасон был глубоко разочарован в своем друге, он сказал удрученно:

— И ты туда же, милый Реймар?

— Да, и я не беру назад своих слов, Господь прощает людям все, кроме глупости, — сказал скальд Реймар.

— Могу тебе напомнить, что всего два года назад в Гренвикской церкви конфирмовалась беременная девочка. В нашей стране существует даже старинное поверье, что ребенок, рожденный ребенком, будет счастливым.

— Да я вовсе не об этом, — сказал скальд Реймар. — Никто эту девчонку и не жалеет. «Берегись болтливых девчонок», — написано в старой книге. Но если человек идет на преступление, он должен делать это в соответствии с законом, потому что всякое настоящее преступление совершается по закону. Человек, доживший до твоих лет, должен знать, что закон и право опасны только для дураков. «Не зная броду, не суйся в воду», — говорят опытные люди, старина. А насколько мне известно, ни один человек не поручится, что девчонка способна держать язык за зубами.

— Кого Бог щадит, того все щадят, — сказал Оулавюр Каурасон. — Меня никогда не щадили. Но для меня это не так уж важно. Гораздо тяжелее, что за твои ошибки приходится расплачиваться тому, кто отдал тебе всю свою жизнь.

Тогда скальд Реймар сказал:

— Ты только не воображай, будто я превратился в старую пасторшу. Если мужчина изменяет жене, это ещё не грех, нет, тот, кто верен, чаще всего оказывается бесчувственным подлецом и мерзавцем, особенно по отношению к своей же жене. Грехом супружескую неверность следует называть тогда, когда из-за нее ты вдруг оказываешься привязанным к хвосту лошади.

— Мы с тобой очень разные скальды, Реймар Вагнссон, — сказал Оулавюр Каурасон. — Я всегда видел свой идеал в любви. В единственной женщине. Я люблю только одну женщину и никогда не полюблю никого, кроме нее. Все другие женщины в моей жизни — это или преступление, или несчастье.

— Кто же она? — спросил скальд Реймар.

— Не знаю, — ответил Оулавюр Каурасон. — Пока судьбе не было угодно, чтобы я нашел ее.

— Ты ее никогда и не найдешь, — сказал скальд Реймар. — И никто не найдет. Единобрачие — это смесь монашества и онанизма.

— Каждый человек — это мир, — ответил Оулавюр Каурасон. — Мой мир — мои законы, твой — твои. Я люблю одну-единственную женщину, но не нашел ее, и я связан со своей женой состраданием, которое, может быть, гораздо сильнее любви. Вся моя жизнь — это блуждание человеческой души по окутанной туманом горе.

Тогда скальд Реймар сказал:

— По моей бороде, старина, ты видишь, что я уже не молод, но я никогда в жизни не сбивался с правильного пути, никогда не сочинял стихов с плохими рифмами и всегда умел находить рифмы к любым словам. А если в своих стихах я иной раз и бывал слишком резок, то не потому, что питал к каким-то людям злобу, а потому, что они сами подставляли себя под удар. Я живу со своей старухой вот уже скоро тридцать лет, мы с ней произвели на свет Божий семерых здоровых и веселых детей, вывели их всех в люди, и хотел бы я встретить отца семейства, который относился бы к своим детям и к своей старухе лучше, чем скальд Реймар. Вот взять хоть эту поездку, я собираюсь использовать ее для того, чтобы раздобыть в Адальфьорде сушеной рыбы, а один человек на побережье недалеко от Кальдсвика обещал мне говядины.

— В этом мы с тобой тоже совершенно не похожи друг на друга, — сказал Оулавюр Каурасон. — Я никогда ничего не добыл для дома. И желания рожать здоровых и крепких детей я тоже никогда не понимал. Зато я знаю, что не в моем характере отступиться от веры в то, что истинная любовь между мужчиной и женщиной может быть только единственной. Вот с какой точки зрения я рассматриваю свои обязанности и сожалею о своих недостатках.

— Может быть, сносным сочинителем псалмов и сатирических стихотворений ты в конце концов и станешь, дорогой мой Оулавюр Льоусвикинг, — сказал скальд Реймар. — Но человек, который не имеет ни малейшего представления об обязанностях мужчины по отношению к женщине, никогда не станет великим скальдом. Как только женщина созреет, ей хочется иметь детей, и чем больше, тем лучше — вот что нужно женщине. Любовь мужчины не удовлетворяет женщину, ей прежде всего нужны дети, пять человек, десять, пятнадцать, ей нужно постоянно носить их под сердцем, рожать в муках и растить в суматохе и беспорядке, женщине нужны дети, чтобы она могла бодрствовать над ними по ночам, наказывать и баловать, дети, которые постепенно разбредаются по всей стране, становятся важными господами где-то далеко или чахнут и умирают от какой-то болезни, дети, чтобы погребать их в земле и оплакивать их. У женатого человека есть только один долг по отношению к жене — сделать ее счастливой, а это значит, что она должна постоянно одного ребенка качать на руках, а другого носить под сердцем.

— Да, вот твоя семейная жизнь сложилась удачно, скальд Реймар, — сказал Оулавюр Каурасон.

— У меня хорошая старуха, она всегда была готова всем за меня глотку перегрызть, — сказал скальд Реймар. Для нее я всегда был самым великим из всех поэтов и путешественников. Она косо смотрела на тех баб, которые пренебрежительно относились ко мне, она считала, что это неестественно и оскорбляет прежде всего ее самое.

Ветер дул в спину двум скальдам, давним знакомым и попутчикам, которые и нынче были так же чужды друг другу, как и в тот день, когда в первый раз ехали вместе. Но, несмотря на это, скальд Реймар уже во второй раз освобождал Оулавюра Каурасона от пут.

— Двое людей никогда не поймут друг друга, — сказал Льоусвикинг. — Но поэзия — наша общая искупительница.

И начались римы.

Когда скальда Оулавюра продержали трое суток в холодной темной так называемой Адальфьордской тюрьме и заставили вынести еще два допроса, он сдался. Нахмуренные брови и проспиртованный бас председателя окружного суда одержали победу. Наконец-то скальд готов был признаться. И он сделал свое признание, объяснив, что он упирался вовсе не из страха перед наказанием, это ему совершенно безразлично, он думал только о жене и сыне, не хотел навлечь на них горе и позор. Каков бы ни был характер преступления, даже если это самый обыкновенный человеческий поступок, оно должно быть доказано и подтверждено признанием обвиняемого для того чтобы иметь право называться преступлением, но тогда уже неважно, знает ли человек, что совершил преступление, знают ли об этом другие и совершилось ли оно вообще. Преступление считается преступлением только после доказательства и признания вины. Яртрудур Йоунсдоухтир и Йоун Оулавссон были принесены в жертву закону.