Один человек громче всех хохотал над рассказом о состоянии здоровья фру Софии Сёренсен, его смех звучал громовыми раскатами, глаза были мокры от слез, но пока что от него еще никто не слышал ни слова. Это был Хьортур из Вегхуса. Рядом с ним сидела светловолосая девушка в синем платье, у нее были крупные черты лица и грубоватая кожа, маленькие ямочки на щеках и сверкающие глаза под густыми широкими бровями. Выражение ее лица свидетельствовало о живом темпераменте, ее молчание было значительным, оно звучало громче слов. Это была незнакомка, которая заговорила с Оулавюром Каурасоном в сушильне. Наискосок от нее, через три человека, сидел Йенс Фаререц и с восторгом смотрел на нее, как будто не веря, что на свете действительно существует такая девушка. Тут только Оулавюр Каурасон сообразил, что это, должно быть, и есть та самая девушка. Йоуа, дочь Хьортура, которой он сочинял любовные стихи и которая была более опасным грабителем, чем все иностранные и отечественные браконьеры, вместе взятые. У нее были сильные плечи и высокая красивая грудь.
«Если б я знал, какая она, я сочинил бы совсем другое стихотворение», — подумал скальд.
Кто-то сказал, что самое разумное напоить почтмейстера и вытянуть из него все, что он знает. Но тут выяснилось, что этим способом воспользоваться нельзя. Оказывается, совсем недавно директор Пьетур Паульссон торжественно поклялся почтмейстеру никогда больше не брать в рот спиртного, а почтмейстер дал такую же клятву Пьетуру.
— Как? Значит, Пьетур Три Лошади стал трезвенником? — спросил кто-то с таким изумлением, как будто увидел комету, предвещающую конец света.
— Да, к тому же он бросил жевать табак и пить кофе, — сказал другой.
— Какого черта, он что, совсем спятил? — загалдели все разом.
— Пьетур говорит, что это необходимо, чтобы его ореол был чистым.
— Ореол? А это еще что за чертовщина?
— Это такое сияние вокруг головы, как у девы Марии или младенца Христа; если человек жует табак, оно пропадает.
— Дорогой мой, — сказал один, — мне точно известно, что с тех пор, как Пьетур дал обет не жевать табак, он всегда держит под языком хорошую порцию жвачки и сосет ее.
Тут вмешался другой:
— Вы все слышали, конечно, разговоры о новой штуковине, с которой теперь носится Пьетур, она называется витамины. Эти витамины получше всего, что мы знали до сих пор, — и нюхательного табака, и жвачки, и баб, и водки.
Хьортур захохотал во все горло, а его дочь сделала сердитое лицо и недовольно кашлянула. — Кто-то сказал, что эти витамины — просто новый способ водить людей за нос.
— Нет, обмана тут быть не может, — заметил другой, — не стал бы Пьетур сам жрать их целыми днями. К тому же он получил из Германии разноцветные бумажки, которые надо намочить определенным образом, я бы объяснил как, если б здесь не присутствовали девушки, и, если на мокрой бумажке выступит нужный цвет, значит, и тело и душа получают достаточно витаминов и совершенно здоровы.
Теперь уже смеялись все кто мог, у Хьортура опять на глазах выступили слезы, его дочь фыркнула и откинула назад голову.
Тут заговорил староста. Он сказал, что не думал, что люди придут сюда развлекаться, ему, например, не до смеха, он, собственно, не понимает, как это можно смеяться в такие тяжелые для общества времена. Староста сказал, что он строит здесь в поселке боты для того, чтобы люди могли добывать себе пропитание, а не для того, чтобы у них из-под носа вылавливали всю рыбу. Он сказал, что если существует подозрение, что в поселке действуют заговорщики, которые помогают судам-браконьерам скрываться от сторожевых катеров и морить людей голодом, то он готов исполнить свой долг и сообщить об этом окружному судье, но что его лично не интересует, каким именно образом мочится Пьетур Три Лошади.
— Слушайте! Слушайте! — закричали все и опять стали серьезными.
Другое дело было не менее важным, чем незаконный лов рыбы, и в этом, как и во всем остальном, тоже был замешан Пьетур Паульссон. Всем известно, сказал староста, что Пьетур Паульссон является доверенным лицом поселка перед правительством и доверенным лицом правительства перед поселком. А с тех пор, как Юэль Ю. Юэль сделался его депутатом в альтинге и обделывает в столице все его делишки, Пьетур сидит в седле особенно прочно. Между прочим, это означает, что Пьетур распоряжается, как ему взбредет в голову, всеми государственными заказами здесь в поселке. Теперь вот начнется наконец строительство порта, для чего придется закупить из государственных кредитов цемент и железо, что, в свою очередь, приведет к сокращению работ в поселке, к снижению заработной платы. Староста сказал, что это равносильно тому, чтобы запретить людям выплачивать свои долги приходу, не говоря уже о том, что это положит начало полному упадку Свидинсвика.
Люди наперебой объясняли друг другу суть дела; перспективы были пугающие: уловы плохие, иностранцы вылавливают из моря не только рыбу, принадлежащую свидинсвикцам, но и их снасти, общество в опасности, но все это еще ничего не значит по сравнению с тем, что Пьетур Три Лошади хочет пустить государственный кредит, выданный этому несчастному хозяйству, на такие предметы роскоши и излишества, как цемент и железо. Да и к чему заливать бетоном причал, какие корабли забредут сюда, в этот порт? Утлые лодчонки свидинсвикцев годятся скорее на растопку, чем для плавания по морю. Кто-то стал уверять, что со строительством порта, для которого вот уже лет десять, как таскают камни, все равно ничего не получится, потому что место, выбранное для порта столичным инженером, расположено слишком высоко и добраться до него можно разве что во время прилива, и вообще это место годится скорей для огорода, а уж никак не для порта. Хьортур снова начал смеяться.
Скальд рассеянно слушал все, о чем говорили на собрании, благодарный, что здесь не было заговора против правительства или еще чего-нибудь похуже, и довольный, что хоть ненадолго вырвался из дому. Он завидовал Хьортуру, который мог делать все, что ему взбредет в голову, даже хохотать над серьезными вещами. В пытливых глазах его новоявленной дочери светилась непобедимая отцовская жизнеспособность и неясное предчувствие великих событий.
Все считали, что необходимо что-то предпринять, было сделано много предложений: послать телеграмму правительству, написать Юэлю, поговорить с Пьетуром Три Лошади. Но все это при подобных же обстоятельствах уже проделывалось бесчисленное множество раз и не приносило никаких видимых результатов. Наконец кому-то пришла в голову мысль, что единственный выход из этого трудного положения — основать Союз Рабочих; многие были наслышаны о таких союзах, которые успешно действовали в других местах. Но кое-кто был против создания союза и ссылался на общества, которые ранее существовали в поселке, как-то: блаженной памяти Товарищество по Экономическому Возрождению, разорившее всех, и появившееся ему на смену Общество по Исследованию Души, которое собиралось обеспечить людей потусторонней жизнью еще на земле и которому удалось только, прежде чем оно прекратило свое существование, выкопать из могил останки двух древних убийц. Кто-то спросил:
— Как же мы сможем здесь, в Свидинсвике, организовать союз против правительства, директора и заграницы одновременно?
Другой заявил, что бесполезно учреждать какие-либо общества или союзы, пока нравы людей не изменятся в самой своей основе. Староста же склонялся к тому, чтобы организовать союз и выдвинуть требования, но предупредил, что в этих рабочих союзах есть одна загвоздка и потому нужно всегда быть начеку, а опасность, по его мнению, заключалась в том, что подобные союзы иногда начинали выступать против общества, которое уже немало от этого натерпелось.
— Какое там к черту общество! — крикнул Йенс Фаререц.
— Общество грабителей! — язвительно пояснил кто-то.
Староста сказал, что были примеры, когда в других округах создавались союзы, направленные против человеческого общества.
Кто-то заметил, что уже давно пора бы добраться до этих жадных псов, которые без конца грабят людей. А что скажет на это Оулавюр Каурасон Льоусвикинг? Ведь он поэт.
