После этого директор Пьетур Паульссон заявил, что скальд Реймар — грязный стихоплет, что он неразборчив в словах и развращен в мыслях, что, он отравляет молодые души, а также наносит вред исландскому языку и репутации Свидинсвика. Директор заявил, что, как демократ, христианин и социалист, он не потерпит, чтобы над людьми издевались после того, как они утонули, и главному скальду Реймару тотчас было отказано от места почтальона. Вскоре ему было отказано и в жилище, так что среди зимы он оказался выброшенным на улицу вместе с женой и детьми. В то же самое время директор Пьетур Паульссон заявил во всеуслышание, что Оулавюр Каурасон обладает редким поэтическим дарованием и со временем может стать великим скальдом; он выделил для него лачугу, которую велел перенести повыше на холм, чтобы скальду не пришлось жить в непосредственной близости к остальным людям, и, наконец, сам выбрал для дома скальда возвышенное название.
В то время как единственным реальным результатом, достигнутым в отношениях между людьми и рыбой, явилась смена скальдов в Свидинсвике, жители дальних стран продолжали придерживаться собственных взглядов на свидинсвикские рыбные отмели и поступали в соответствии со своими взглядами. Они признавали эти отмели лучшими во всем мире, ни больше, ни меньше — без каких-либо исключений. Может, они и ошибались. Но как бы там ни было, иностранные рыболовные суда зачастили на эти отмели и вычерпывали оттуда миллион за миллионом, а рыба тем временем по-прежнему заманивала жителей Свидинсвика на дно океана или, что еще хуже, в долговое болото, глубины которого пока что никому не удалось измерить. И тогда как траулеры, принадлежавшие представителю Свидинсвика или его доверенному лицу, тонули, продавались или же закладывались в счет погашения миллионных долгов в Банке, не проходило и дня, чтобы иностранные рыболовные суда не ушли с отмелей, принадлежавших этим нищим жителям Свидинсвика, нагруженные сокровищами для иностранных миллионеров.
В Свидинсвике начал раздаваться тихий ропот, ибо люди заподозрили, что владелец баз Юэль вовсе не так богат, как они предполагали, когда выбирали его в альтинг. Кроме того, до Свидинсвика дошли слухи, что акционерное общество «Гримур Лодинкинни», возможно, скоро обанкротится. Именно тогда директор Пьетур Паульссон впервые высказал мысль, что жителям Свидинсвика следует построить себе новую церковь в память о том, что Гвюдмундур Добрый сломал ногу во время кораблекрушения где-то поблизости от их мест ровно 700 лет тому назад; кроме того, директор предложил, чтобы Свидинсвик приобрел или арендовал самолет, и заявил, что намерен организовать товарищество по осуществлению этих идей. Однако некоторые из тех, кто был уже по горло сыт идеями директора Пьетура Паульссона, набрались храбрости и отправились в столицу, чтобы поговорить с самим Юэлем. Они прямо заявили Юэлю, что, если он не располагает достаточным капиталом, они в следующий раз не выберут его в альтинг. Юэль тут же вынул чековую книжку и спросил: «Сколько?» На это они ответили, что хотели бы ловить рыбу. Так было положено начало векселям, которые Юэль выдал нескольким жителям Свидинсвика, чтобы они могли позволить себе роскошь потерять эти деньги на ловле рыбы. Народ снова был доволен своим представителем, еще на один год. Но не успел Юэль оплатить векселя, как свидинсвикцы опять забеспокоились. Ко всему прочему оказалось, что два траулера, принадлежавшие акционерному обществу «Гримур Лодинкинни» и до сих пор еще не утонувшие, не единожды, как утверждали очевидцы, были замечены в компании иностранных судов-браконьеров в прибрежных водах Свидинсвика.
Так обстояли дела с рыболовными проблемами в Свидинсвике вскоре после того, как было написано любовное стихотворение для Йенса Фарерца, когда скальд Оулавюр Каурасон прекрасным апрельским утром медленно брел к сушильням, приняв приглашение самого директора и уступив настойчивым мольбам своей невесты принять участие в повседневном труде. Его путь лежал мимо дома приходского старосты. В это тихое утро у калитки стояли четыре человека и разговаривали со старостой, скальд приподнял шапку и сказал им: «Добрый день». Когда он проходил мимо, ему показалось, что они как-то подозрительно смотрят на него, он даже испугался, что чем-то не угодил им.
Скальд был уже довольно далеко, но тут один из стоявших окликнул его и сказал, что им надо с ним поговорить. Скальд повернулся, подошел к калитке, снова снял шапку и поздоровался. Все они показались скальду немного странными. Староста стоял, набычившись, в бровях у него застряли опилки, он грыз шепку, лицо и руки его были испачканы смолой. Двое из стоявших были владельцами ботов, двое работали на переноске правительственных камней.
Один из переносчиков камней сказал:
— Ты получил работу на разделке рыбы. А вот я не получил этой работы.
— Угу, — заметил скальд.
— С чего это вдруг Пьетур Три Лошади дал тебе работу на рыбе? — спросил второй переносчик.
— Не знаю, — ответил скальд.
— А я знаю, — сказал владелец бота. — Пьетур Три Лошади дает поэтам жрать, когда ему надо подкупить их, чтобы заставить их говорить или молчать.
Тут вмешался староста.
— Уж конечно, не без причины тебе дали работу в сушильне за полную плату, когда люди, на шее у которых большие семьи, вовсе не имеют работы, а тем, кто работает на правительство, снизили заработную плату.
— Директор Пьетур Паульссон всегда хорошо ко мне относился, — сказал скальд.
— Еще бы, ты ему ж… лижешь.
— Скажи мне, Лауви, — спросил староста, — почему ты заставил приход оплатить твои долги в лавке перед Рождеством, если у тебя такие хорошие отношения с Пьетуром Три Лошади? Почему Пьетур сам не погасит твои долги в лавке, а прибегает к моей помощи?
— Я столько задолжал Пьетуру к Рождеству, что он решил, что будет только справедливо, если за меня заплатит приход, раз я сам не в состоянии этого сделать. Теперь, весной, я опять могу брать у него в долг без посредничества прихода. А в счет погашения долга моя невеста Яртрудур каждый день работает на разделке рыбы или еще на какой-нибудь работе. Надеюсь, что со временем я смогу выплатить все свои долги и Пьетуру и приходу.
— Значит, ты считаешь, что не связан с Пьетуром? — спросил один.
Скальд ответил:
— Я считаю, что я ни с кем не связан, разве что с моим домом, если только эту лачугу можно назвать домом.
— А как ты смотришь на то, чтобы прийти сегодня вечером сюда к Гунси? — спросил другой.
— Это неожиданная честь для меня, — ответил скальд, — особенно если приглашает сам староста.
Староста промолчал.
— Он умеет хорошо писать, — заметил один из переносчиков камней.
— А разве у нас будет так уж много писанины? — спросил один из обладателей ботов.
— Поэтам иногда приходят в голову дельные мысли, — сказал второй переносчик камней.
— Это верно, но умеют ли они действовать кулаками? — спросил второй владелец бота.
— Надеюсь, до драки дело все-таки не дойдет, — сказал скальд.
— Не беспокойся, — сказал староста, — но не думай, что тебя приглашают на вечеринку. И смотри никому не проболтайся, о чем мы тут с тобой толковали.
— Я не понимаю, — заметил скальд.
— Держи язык за зубами, — объяснили ему.
— Я опаздываю на работу, — сказал скальд.
— Приходи вечером около девяти часов, — сказали они.
Скальд приподнял шапку и ушел.
В сушильне скальд заметил девушку, которую никогда прежде не видел, она повязывала платок иначе, чем местные женщины, — очень низко спускала его на лоб, но все равно нельзя было не обратить внимания на ее глаза — бывают такие глаза, которые замечаешь прежде, чем успеваешь понять, что же в них такого необычного. А может, у нее были просто слишком большие глаза? Она была высокая, крепкая, но не толстая, одета как все на разделке рыбы, так что одежда скрывала ее фигуру. Вообще-то скальд не смотрел на эту девушку и никому не признался бы, что заметил ее, мысли его были заняты другим; после утреннего разговора у калитки старосты он все время находился в глубокой задумчивости, но тем не менее его неотвязно мучил вопрос: почему эта девушка носит платок не так, как все остальные, — что это, протест? Но против чего? Может, она монашка? А может, кто-то соблазнил ее однажды, один-единственный раз, и она дала себе слово, что это больше не повторится?
