Скальд оказался в комнате с книжными полками на стенах, письменным столом и глубокими креслами, в одном углу стоял шкаф, в другом — медицинские аппараты и ружье; все плавало в табачном дыму. Прямо перед скальдом стоял местный доктор собственной персоной и ухмылялся. Потом доктор с большими предосторожностями еще раз выглянул в щелку и приложил палец к губам, делая знак молчать. Убедившись, что никакая опасность им не угрожает, доктор закрыл дверь, подмигнул скальду и шепотом объяснил:
— Видишь ли, я думал, может, там в коридоре опять притаились эти двое с рогами.
Доктор повернул в замке ключ и спрятал его в карман, потом подошел к скальду и приветствовал его невнятной речью и рукопожатием, которому, казалось, не будет конца. В выражении его лица и манере держаться была смесь необычайного веселья и скрытого беспокойства, почти страха, отчего скальд немного встревожился.
Произнеся несколько отрывистых и неразборчивых фраз о вещах, ни в малейшей степени не связанных друг с другом, которых Оулавюр Каурасон совершенно не понял, доктор силой усадил его в мягкое кресло у окна, поставил перед ним стакан с водкой и велел ему пить, а сам подошел к шкафу и тоже выпил, повернувшись при этом к скальду спиной. Потом он снова начал пожимать гостю руку и говорить. Он заявил, что ему прекрасно известно, что Оулавюр Каурасон — скальд, и к тому же великий скальд, то есть человек, который воображает, будто держит за хвост молнию.
— Черт возьми, — прибавил он, — какая важность, если ты при этом еще и дурак. Каждый, кто считает себя скальдом, психопат. Я целое лето размышлял, как бы затащить тебя к себе на один вечер, чтобы почитать тебе свой роман. Пей, я тебе говорю! Хочешь, я покажу тебе мое ружье? У всех великих поэтов были ружья. Оружие и книга — вот мой девиз. Пушкин и Байрон оба умерли с пистолетом в одной руке и с романом в другой. Пей!
Доктор начал выдвигать один за другим ящики письменного стола, ища свой роман, он рылся довольно долго, пока наконец не вытащил стопку бумаг, исписанных таким размашистым и неуклюжим почерком, что на некоторых страницах умещалось не более четырех-пяти строк. Потом доктор взял из угла ружье, проверил, заряжено ли оно, дал скальду заглянуть в ствол, уселся напротив него с ружьем в одной руке и с романом в другой и начал читать. Скальд был страшно испуган, в особенности тем, что дуло ружья грозно направлено прямо на него.
Это было жуткое описание бури. Потерявшее всю оснастку судно швыряло с одной огромной волны на другую, ждали только волны, которая прикончит его. Наконец появляется эта долгожданная волна, она топит судно, и скальд надеется, что рассказ подходит к концу, но не тут-то было. Пошли длинные научные описания различных видов китов, моржей, акул, гигантских палтусов и других глубоководных рыб, но в первую очередь самых крупных, имевших длинные зубы, рога и что-то вроде хобота. Связь между этими рыбами, потонувшим судном и другими предметами и событиями была не ясна; в то время как Оулавюр Каурасон слушал это мрачное повествование, в животе у него бурчало от голода и холодный пот бежал по спине от страха перед направленным на него дулом ружья. Никакой надежды убежать не было, дверь была заперта, и ключ находился у доктора в кармане, но, бросив украдкой взгляд на ближайшее окно, скальд заметил, что половина нижней рамы держится лишь на двух крючках, так что человек отважный в минуту смертельной опасности мог бы открыть окно и выпрыгнуть наружу.
— Как уже говорилось, — продолжал доктор, — судно идет ко дну и огромные рыбы царят в океане. Что надо прежде всего сделать?
— Я не знаю, — сказал скальд.
— Подумай хорошенько, — сказал доктор. — Если ты великий скальд, ты должен знать, что надо сделать. Что бы ты сделал?
— Я ничего не в силах придумать, — сказал скальд.
— Боже мой, быть великим скальдом и не знать, что делать, когда судно терпит кораблекрушение! — сказал доктор. — Даю тебе три минуты. Я ставлю ружье вот сюда.
Доктор вынул часы, встал, поставил ружье в кресле торчком, словно куклу, подошел к шкафу, смешал себе какой-то напиток, посмотрел на свет и, отвернувшись, опрокинул его в рот.
Со скальда по-прежнему ручьями струился пот. Он ломал голову над тем, будет ли выходом из положения, если он пошлет к месту кораблекрушения другое судно, которое доставит людей на берег, или, может быть, читателям больше понравится, если какая-нибудь огромная рыбина в самый последний миг проглотит весь экипаж и спустя три дня где-нибудь выплюнет его на сушу целым и невредимым. Но при сложившихся обстоятельствах ни то, ни другое решение не казалось ему приемлемым. Наконец скальд в отчаянии сцепил пальцы и с бесконечно глупым видом уставился прямо перед собой; очевидно, этот ужасный роман должен был закончиться тем, что доктор пристрелит его. Так прошло три минуты.
— Ну? — спросил доктор с хитрой усмешкой. — Время, которое я тебе дал, уже истекло. Что же ты намерен сделать?
— Не знаю, — сказал скальд.
— Да пей же ты, Господи Боже мой! — воскликнул доктор.
— Спасибо, — сказал скальд и поднес стакан к губам.
— У тебя в стакане не уменьшилось, — заявил доктор. — Может, ты предпочитаешь коньяк?
— Нет, нет, нет, — ответил скальд, содрогнувшись, — я гораздо больше люблю водку.
— Ну так выпей свою водку, Господи Боже мой!
— Спасибо.
— Так что же ты намерен сделать?
— Я… я неважный скальд…
— Ты болван и кретин, — сказал доктор.
— Да, — согласился скальд.
— На первый взгляд может показаться, — начал доктор, — что при создавшихся обстоятельствах уже ничего нельзя поделать. Сам видишь: судно затонуло и отправилось в ад. И тут я проделываю интереснейшую вещь, хотя на самом деле это так просто, что любой ребенок догадался бы, что именно это и необходимо было сделать. Я спасаю кока.
— Угу, — сказал скальд.
— Угу? — повторил доктор. — Ты говоришь «угу»? Что ты имеешь в виду? Болван проклятый! Тебе может дорого обойтись твое «угу». Пей, или я свяжу тебя и сам вылью это тебе в глотку!
— Большое спасибо, — сказал скальд. — Я уже достаточно выпил. Боюсь, что мне пора идти. Я, собственно, немного тороплюсь.
— Успеется, — заявил доктор. — Мне еще надо о многом поговорить с тобой. И кое-что тебе показать. По правде говоря, мне иногда хочется побеседовать с разумным существом. Что это за жизнь, если человек постоянно слышит, как трещит его собственный гроб?
— Это ужасно, — согласился скальд и вздрогнул.
От этих размышлений доктор снова встревожился, он приложил ухо к двери, потом на цыпочках подкрался к скальду, наклонился к нему и прошептал:
— Послушай, дружок, когда ты шел сюда, не заметил ли ты возле дома чего-нибудь странного?
Скальд ответил, что нет.
— Каких-нибудь коз или чего-нибудь такого? — продолжал доктор.
— Нет, я не видел никаких коз, — сказал скальд.
— И вообще никаких рогатых животных?
— Рогатых животных? — удивился скальд.
— Да, я имею в виду… не заметил ли ты на крыльце двух старых баранов с закрученными рогами?
— Нет, — сказал скальд.
— Ну и прекрасно, мой милый, тогда все в порядке, — сказал доктор уже спокойнее и потрепал скальда по щеке. — А теперь пей!
Он поднес стакан к губам скальда и выплеснул водку ему в нос и за ворот куртки. Потом он снова начал рыться в своем столе и вытащил еще несколько листов бумаги, на этот раз рисунки.
— Вот копии рисунков, которые я послал в университет для более тщательного изучения, — сказал он.
Скальд не осмелился еще раз произнести свое роковое «угу», он боялся обидеть доктора и сказал:
— Понятно.
— Хочу раз и навсегда заявить, что я не верю ни в какие таинственные явления, что бы там ни говорил Пьетур Три Лошади, — сказал доктор. — Как врач, ученый и человек, доверяющий только опыту, я не могу позволить себе соглашаться со всяким вздором. На мой взгляд, каждое явление должно иметь свое научное объяснение. Я вырос со скальпелем в руке и потому требую исследований. Может, это и жестокая теория, но, Боже мой, я ведь говорю то, что думаю, я не могу относиться к привидению с большим уважением, чем к человеку, что бы там ни болтал Пьетур Три Лошади. И уж тем более я не желаю слушать ни о каких дурацких духах. Исследование, исследование и исследование, наука, наука и наука, слышишь! Пей, или я раскрою тебе череп!
