— Большое спасибо, — сказал Оулавюр Каурасон, стоявший неподалеку, — но, право же, это лишнее.

— Милый Юлли, оставь ты беднягу в покое, — сказал директор Пьетур Паульссон.

— Коньяк мой, я сам знаю, что мне с ним делать. Если я говорю, что он должен выпить моего коньяку, значит, он должен выпить моего коньяку! — заявил владелец баз.

— Беги к лошадям, дружок, — сказал Пьетур Паульссон.

— Ни с места! — крикнул Юэль Ю. Юэль.

У Оулавюра Каурасона потемнело в глазах, на него всегда нападал столбняк, когда силы, управляющие обществом, брали на себя труд бороться за его душу. Но судьбе было угодно, чтобы Пьетур Паульссон встал, подковылял к обладателю коньяка и взял его под руку. Произошла небольшая борьба за душу скальда, владелец баз заявил, что акционерное общество «Гримур Лодинкинни» не желает иметь дела с проклятым социалистом, известным всей стране, а скальд воспользовался случаем, улизнул и пошел собирать лошадей.

После каждого нового привала столпам общества становилось все труднее забираться в седло, особенно владельцу баз, он был чересчур длинный и так размахивал руками, что лошадь пугалась. Оулавюр Каурасон со страхом думал о том, как дело пойдет дальше. Было уже довольно поздно, а они все еще не добрались до перевала, откуда, собственно, и начиналась горная дорога.

Стоял один из тех тихих дней позднего лета, когда свет солнца особенно ровен и в воздухе не звучат ничьи песни, такие дни похожи на молодую девушку, состарившуюся душой. Скальд попытался забыть о своих спутниках и вообще о человеческой жизни и прислушивался к тишине позднего лета, она казалась безграничной. Словно сама природа, удивленная и недоумевающая, притихла, вспоминая умершие звуки.

На перевале под грудой камней вот уже двести лет покоятся двое несчастных, которых когда-то колесовали тут наверху. Фанатичный и нетерпимый дух времени, не умеющий ни понимать, ни прощать, лишил их той радости, того удовлетворения, которые дает людям погребение в освященной земле. Этих покойников, вынужденных после смерти обитать так непривычно высоко над уровнем моря, при жизни звали Сигурдур Натан и Моуэйдур, но исполненные предрассудков неотесанные крестьяне переиначили их имена и прозвали их Сатаной и Мосой. Эта груда камней — могила Сатаны и Мосы. Вот в двух словах их история. На хуторе Киркьюбоул, к западу от пустоши, добрых двести лет тому назад жили муж и жена по имени Йоун и Моуэйдур. Крестьянин Йоун был человек зажиточный, но как хозяин он, говорят, никуда не годился. Его жена Моуэйдур была женщина надменная, властная и суровая. Их брак не был особенно счастливым. Однажды осенью, как рассказывают, хозяин нанимает молодого, видного парня по имени Сигурдур Натан, а может, Натанссон. Сигурдур Натан был родом откуда-то с юга, по мнению сведущих людей, он был мастер на все руки — искусно ковал, отлично пел и ловко сочинял стихи. Но надо сказать, что работник он был не слишком усердный да и к тому же большой бабник. Короче говоря, не успела начаться зима, как между хозяйкой и работником вспыхнула такая любовь, что им казалось, будто они и дня друг без друга прожить не могут. Они договорились убрать с дороги Йоуна, хозяина хутора, завладеть его деньгами, сесть на корабль и уплыть за границу, чтобы там безнаказанно наслаждаться своей любовью. Ночью, когда хозяин Йоун спал в своей кровати, они оба накинулись на него, Моуэйдур, хозяйка, держала, а работник зарубил его топором. После этого они опустошили сундуки с деньгами и, чтобы замести следы, сочли за самое разумное спалить хутор. Ночью все постройки на хуторе сгорели дотла вместе со всем, что в них находилось живого и мертвого, — с пятью работниками и работницами, четырьмя коровами, тремя детишками, двумя старухами и одним псом, не считая самого хозяина. А весной Сатану и Мосу на тинге в Тингскауле приговорили к смерти, они были подвергнуты колесованию в Иванов день на перевале, похоронены тут же и засыпаны камнями, они часто бродили потом привидениями; вот уже двести лет, как они считаются самыми страшными привидениями этих мест.

— Бедные, несчастные люди, — сказал директор Пьетур Паульссон заплетающимся языком, опустился, подавленный горем, у груды камней, снял пенсне и заплакал.

— Дерьмо! — сказал владелец баз.

— Что значит любовь по сравнению с сожженным домом? — сказал Пьетур Паульссон и в отчаянии покачал головой. — Милый Юлли, сжечь дом — ведь это ужасно!

— Какое мне до этого дело? Сколько он стоил, этот дом? — спросил владелец баз.

— О, это были большие деньги, милый Юлли, а в то время еще не знали страхования, — ответил директор.

— Я тебе уже тысячу раз говорил, что деньги не имеют никакого значения, если человеку нужна баба, — сказал владелец баз. — Неважно, хочет человек туда, куда он хочет, или не хочет туда, куда он не хочет, сто тысяч миллионов, какое мне дело?

— Да, но люди, мой дорогой, — четыре коровы, трое детей, две старухи и одна собака. Что ты на это скажешь? — спросил директор.

— Если факты плохие, их надо отрицать, — заявил владелец баз.

— Люди всегда остаются людьми, — пробормотал невнятно директор, продолжая качать головой, сокрушенный таким количеством человеческих жертв.

— Люди, — сказал владелец баз. — Какое мне до них дело? Акционерное общество «Гримур Лодинкинни» не желает слушать такие глупости.

— Милый Юлли, мой возлюбленный друг и любвеобильный брат, ты, стремящийся помочь мне, нам, этому проклятому поселку, который не нужен ни Богу, ни людям! Прости меня за то, что я, как старший, как человек, преклоняющийся перед душой, председатель свидинсвикского Общества по Исследованию Души, один-единственный раз спрошу тебя, имеющего пять траулеров и две базы на севере: если деньги не имеют никакого значения, и люди не имеют никакого значения, и ничто не имеет никакого значения, то что же все-таки имеет хоть какое-нибудь значение?

— Рыба, — пробормотал владелец баз, прикрыв глаза и свесив голову над неоткупоренной бутылкой коньяка, зажатой между колен. — Рыба. Рыба.

— Рыба? — повторил директор плаксиво. — Рыба и больше ничего?

— Почему же больше ничего? — удивился владелец баз, поднял голову и внезапно икнул. — Икра и печенка имеют огромное значение. Рыбьи отходы и ворвань. Даже дерьмо имеет огромное значение. Только люди не имеют никакого значения. И деньги, когда человеку нужна баба. «Гримур Лодинкинни» не нуждается в проклятых социалистах.

Изрекая эти крылатые слова, он вдруг заметил, что Оулавюр Каурасон, позабыв об опасности, снова уселся недалеко от них. Инстинктивная неприязнь с новой силой вспыхнула во владельце баз. Он вскочил, на этот раз без всякого предупреждения бросился на юношу и, повалив его, уселся ему на грудь, в одной руке он зажал ворот его куртки, а в другой держал бутылку с коньяком. Никакие мольбы Пьетура Паульссона сжалиться над скальдом больше не помогали, и, хотя Пьетур говорил, что это его собственный скальд, которого он кормил и поил все лето, владелец баз решительно не желал видеть возле себя человека в здравом рассудке.

— Скальдов надо поить, чтобы они теряли рассудок! — заявил он и попытался повернуть голову Оулавюра Каурасона так, чтобы горлышко бутылки попало ему в рот. — А если они не хотят пить, их надо морить голодом, их надо втаптывать в грязь сапогами!

Но именно в ту минуту, когда скальд почувствовал, что его хотят лишить последних крох человеческого достоинства, ибо лишить его чего-нибудь другого было невозможно, когда его хотели лишить самого неотъемлемого человеческого права — права самому распоряжаться собой, в тот самый миг, когда сапог властелина уже опустился ему на лицо, скальд вдруг понял, что все это ему совершенно безразлично. Он вспомнил о своих стихах, он, уж если на то пошло, обладал ценностями, которых никогда не смогут коснуться руки владельца баз. Он вспомнил о тысячах скальдов, которых владельцы баз всего мира втаптывали в грязь сапогами задолго до его рождения. Время идет, и могилы зарастают травой. Но много лет спустя после того, как владельцы баз превратятся в прах и исчезнут во мраке ночи, окутанные презрением веков, песни скальдов будут звучать на устах живых и любящих людей.