Почему же она тогда плакала?
И так целый день. Скальд был очень встревожен и расстроен, ничего не замечал, не слышал, что ему говорят, ходил точно слепой.
С тех пор как она пришла к нему в первый раз, не бывало, чтобы они не виделись три ночи подряд. Вечером он сидит у окна в напряженном ожидании. Никогда он не ощущал острее, что она в его жизни все равно что якорь, что без нее первый же порыв ветра подхватит его и разобьет о берег. Время шло, над сушей и морем опустилась летняя ночь, но она так и не пришла. Сперва он забеспокоился, потом почувствовал себя несчастным, наконец на него напало полное безразличие, он оперся о подоконник, уткнулся головой в локоть и заснул. Сон оказался сильнее несчастья: очнувшись среди ночи, юноша бросился в постель и спал до тех пор, пока утром не прозвонил будильник. Скальд с тоской смотрел на фьорд, на птиц, которые точно так же кружили над гладью моря тихими утрами после счастливых ночей, и вдруг обнаружил, что взмахи их крыльев больше не занимают его. Почему она не пришла?
Вечером, когда нудные дневные работы были уже закончены, он решил пойти к ней. Увидеть в дверях ее лицо, услышать звук ее голоса, только одно словечко, — вся его жизнь зависела от этого. В густеющих сумерках позднего лета сердца молодых людей ощущают скрытое беспокойство. Девушки и юноши, будто невзначай, встречаются на дороге и подолгу болтают о разных пустяках, хохочут во все горло, бьют себя по ляжкам — в жизни не слыхали ничего подобного! — и чуть не помирают со смеху. Три девушки идут навстречу ему в сумерках позднего лета. Он сразу видит, что посередке идет его девушка. Две другие замолчали, когда подошли поближе, а она продолжала болтать. Те обе посмотрели на него, а она даже не взглянула. Они смотрели на него с пристальным любопытством, так молодые девушки всегда разглядывают встречного парня, который, как им известно, очень поздно, может быть даже утром, ушел от их подружки. Они не просто смотрели на него, они буквально пожирали его глазами. Для нее он, казалось, был столь же пустым местом, сколь для ее подружек предметом жгучего любопытства. Сначала он хотел поздороваться с ней, назвать ее по имени и попросить выслушать его, но ее притворство совершенно сбило его с толку; разве что во всем этом таился какой-то намек, который он должен был понять. Но он не понял. Одно было ясно — она не хочет, чтобы он обращался к ней ни с разговором, ни с приветствием.
Проходя мимо него, она вдруг замолчала. Она повернула к нему лицо и взглянула на него мимоходом, она смотрела на него одно мгновенье. Потом она ушла вместе с подругами, продолжая беседу. А он стоял на дороге, и ее взгляд жег ему сердце.
Сперва он даже решил, что обознался, — нет, это была не она, а совсем другая девушка. Он никогда не видел этих глаз. Раньше ее глаза светились ярким солнечным светом, казалось, будто у нее за спиной поет зеленый и благоухающий лес, а дали, открывающиеся перед ее веселым взором, не знают, что такое вечер. А теперь? Дерзкая гордость юности была сломлена, натянутая струна жизни ослабла, лес больше не пел, а открытые дали… Скальд даже отпрянул — в этих глазах пылал закат. Глаза, что взглянули на него нынешним вечером, были глазами раненого зверя. Они были полны тупой, непонятной, бессмысленной боли. Такие глаза даже не спрашивают «почему?», прежде чем погаснуть. Вот как прошла мимо него осенью его девушка, с которой он познакомился весной. Подружки ее обернулись и посмотрели, стоит ли он на дороге; она не обернулась.
Был субботний вечер. При мысли о том, что ему предстоит заползти в темноту к диким котам и крысам, его охватила дрожь. Он побрел прочь и улегся на болоте. Незнакомый взгляд его возлюбленной завладел его душой, как непоправимое несчастье. На землю пришла осень. Скальд ждал, чтобы сон поскорее опустил на поселок свою мягкую руку и заглушил растущую тревогу осени.
Когда, по его мнению, девушка должна была уже лежать в постели, он снова поднялся. Он пришел к ее окну. На окне, у которого стояла ее кровать, висела белая занавеска, он не мог заглянуть внутрь. Он оглянулся по сторонам, прежде чем осмелился постучать в стекло. Убедившись, что никто как будто не подсматривает за ним, он стукнул пальцем по стеклу один раз, подождал, потом стукнул снова. Он ждал долго, но ему никто не ответил. Наконец он стукнул в третий раз, громче, чем раньше. Никаких признаков жизни. Его охватило такое отчаяние, что он забарабанил по окну кулаками изо всей силы, словно на пожар, и, пока он стучал, его сердце сжималось от щемящего страха, какой испытывают только во сне.
Внезапно в дверях появился разбуженный отец, переносчик камней, и обрушил на скальда поток площадной брани. Когда же скальду наконец удалось объяснить, зачем он пришел, отец ответил, что он не такой дурак, чтобы отвечать на идиотские вопросы гоняющихся за суками кобелей, и пригрозил, что принесет ружье, если парень сейчас же не уберется. К сожалению, в тот миг скальду не пришла в голову здравая мысль: подождать немного и проверить, действительно ли хозяин вернется с настоящим ружьем; лишь много лет спустя скальд догадался, что у того вовсе и не было никакого ружья. Он бросился наутек.
Скальд останавливается на берегу, запыхавшись от бега, и думает: неужели она лежала на кровати, пока он стоял под окном? Если она была дома, как она могла допустить, чтобы он себе и ей на позор разбудил стуком ее отца, неужели ей трудно было приподнять занавеску и сделать ему знак уйти? Но если ее не было в постели, то где же, в таком случае, она могла находиться среди ночи? Может, она сидит со своими подружками у моря, может, они тоже любят на исходе лета беседовать о жизни, так же как и скальды? Ну, а если у нее есть кто-то другой? Почему у нее не может быть кого-то другого? Ведь она девушка с горячей кровью, Оулавюр Каурасон был у нее не первый.
Недалеко на берегу фьорда, примерно в часе ходьбы отсюда, есть маленький хутор. Он стоит у самой воды совсем один. И на крыше растут цветы. Значит, истинная любовь не обязательно единственная? Выходит, так, как любила она, можно любить сразу двоих? Или любовь не настоящая, если не любишь сразу двоих или троих?
Ну, а почему бы этому маленькому хутору действительно не стоять у самой воды? Почему бы ей не купить этот домик так, чтобы никто еще не знал об этом? Почему бы ей не пробраться туда ночью, чтобы прополоть огород, хотя лето и на исходе, или повесить занавеску на маленькое окошко, обращенное к морю?
Он потихоньку пошел дальше, но не к поселку, а дальше, по берегу фьорда, как она говорила. Небо затянули тучи, но дождя не было, вершины гор окутал туман, рокот моря был похож на спокойные удары пульса какого-то невероятно большого спящего зверя, песчаная отмель была усеяна морскими ласточками. Вдоль берега вела конная тропа, за ней высилась гора. Тропа подходила то к самой воде, то к подножию горы, огибая валуны и скалы, она теснилась среди каменистых уступов и терялась в песке. Был отлив, скальд шел по размытому песку, и мокрые водоросли цеплялись к его ногам, наконец он снова вышел на тропу, она вилась над берегом по краю откоса. Он увидел два хутора, но оба они стояли на склоне горы и не соответствовали описанию, нет, это были не ее хутора, ее хутор стоял у самой воды, и там был маленький заливчик. И скальд шел все дальше и дальше, долго-долго, хотя уже давно начало светать. Он видел много маленьких заливчиков и внимательно оглядывал каждый, однако там, на берегу, не было никаких хуторов; но вот на земле уже наступило утро, и рокот моря стал громче, а ветер — прохладнее, и озябшие чайки поднялись на тяжелых крыльях. Он шел всю ночь.
А что если она решила уйти от него, что если она больше никогда не захочет его видеть, не захочет его знать, что если впредь ему всю жизнь придется прожить без нее, одному?
Ведь, коли на то пошло, это она подарила ему весной жизнь, она была той здоровой природой, которая своей грудью напитала его и пробудила к жизни, когда для него были закрыты все пути, она была той любящей природой, которая дарит любому живому существу не только жизненную силу и способность размножаться, но также надежду и веру и обращает лицо человека к красоте, снимая в то же время повязку с его глаз; она была и его телесным здоровьем и его духовной жизнью. Без нее не было жизни.
