«Напрасные мечты!.. Тяжелыми цепями…» Напрасные мечты!.. Тяжелыми цепями Навеки скован ты с бездушною толпой: Ты плакал за нее горячими слезами, Ты полюбил ее всей волей и душой. Ты понял, что в труде изъязвленные руки, Что сотни этих жертв, загубленных в борьбе, И слезы нищеты, и стоны жгучей муки — Не книжный бред они, не грезятся тебе… Ты пред собой не лгал, — на братские страданья, Пугаясь, как дитя, не закрывал очей, И правду ты познал годами испытанья, И в раны их вложил персты руки, своей; И будешь ты страдать и биться до могилы, Отдав им мысль твою, и песнь твою, и кровь. И знай, что в мире нет такой могучей силы, Чтоб угасить она смогла в тебе любовь! 1881 «Позабытые шумным их кругом — вдвоем…» Позабытые шумным их кругом — вдвоем Мы с тобой в уголку притаились, И святынею мысли и чувства теплом, Как стеною, от них оградились. Мы им чужды с тех пор, как донесся до нас Первый стон, на борьбу призывая, И упала завеса неведенья с глаз, Бездны мрака и зла обнажая… Но взгляни, как беспечен их праздник, — взгляни, Сколько в лицах их смеха живого, Как румяны, красивы и статны они — Эти дети довольства тупого! Сбрось с их девушек пышный наряд, — вязью роз Перевей эту роскошь и смоль их волос, И, сверкая нагой белизною, Ослепляя румянцем и блеском очей, Молодая вакханка мифических дней В их чертах оживет пред тобою… Мы ж с тобой — мы и бледны и худы; для нас Жизнь — не праздник, не цепь наслаждений, А работа, в которой таится подчас Много скорби и много сомнений… Помнишь?.. — эти тяжелые, долгие дни, Эти долгие, жгучие ночи. Истерзали, измучили сердце они, Утомили бессонные очи… Пусть ты мне еще вдвое дороже с тех пор, Как печалью и думой зажегся твой взор; Пусть в святыне прекрасных стремлений И сама ты прекрасней и чище, — но я Не могу отогнать, дорогая моя, От души неотступных сомнений! Я боюсь, что мы горько ошиблись, когда Так наивно, так страстно мечтали, Что призванье людей — жизнь борьбы и труда, Беззаветной любви и печали… Ведь природа ошибок чужда, а она — Нас к открытой могиле толкает, А бессмысленным детям довольства и сна — Свет, и счастье, и розы бросает!.. 1881–1882 «Осень, поздняя осень!.. Над хмурой землею…»
Осень, поздняя осень!.. Над хмурой землею Неподвижно и низко висят облака; Желтый лес отуманен свинцового мглою, В желтый берег без умолку бьется река… В сердце — грустные думы и грустные звуки, Жизнь, как цепь, как тяжелое бремя, гнетет, Призрак смерти в тоскующих грезах встает, И позорно упали бессильные руки… Это чувство — знакомый недуг: чуть весна Ароматно повеет дыханием мая, Чуть проснется в реке голубая волна И промчится в лазури гроза молодая, Чуть в лесу соловей про любовь и печаль Запоет, разгоняя туман и ненастье, — Сердце снова запросится в ясную даль, Сердце снова поверит в далекое счастье… Но скажи мне, к чему так ничтожно оно, Наше сердце, — что даже и мертвой природе Волновать его чуткие струны дано, И то к смерти манить, то к любви и свободе?.. И к чему в нем так беглы любовь и тоска, Как ненастной и хмурой осенней порою Этот белый туман над свинцовой рекою Или эти седые над ней облака? 1881–1882 ВЕСЕННЯЯ СКАЗКА Посвящается Екатерине Ильиничне Мамонтовой Чудный, светлый мир… Ни вьюг в нем, ни туманов, Вечная весна в нем радостно царит… Розы… мрамор статуй… серебро фонтанов, Замок — весь прозрачный, из хрустальных плит… У подножья скал — сверкающее море… Тихо льнет к утесам сонная волна И, отхлынув, тонет в голубом просторе, И до дна прозрачна в море глубина… А за светлым замком и его садами, От земли, нахмурясь, в небосклон ушли Великаны горы снежными цепями И по темным кручам лесом заросли. И лесная чаща да лазурь морская, Как в объятьях, держат дивную страну, Тишиной своею чутко охраняя И в ее пределах — ту же тишину. Чудный светлый мир, — но злобой чародея Он в глубокий сон от века погружен, И над ним, как саван, высится, синея, Раскаленный зноем, мертвый небосклон. Не мелькнет в нем чайка снежной белизною, Золотому солнцу подставляя грудь; Не промчатся тучки дымчатой грядою К отдаленным скалам ласково прильнуть. Всё оцепенело, всё мертво и глухо, Как в могиле глухо, как в могиле спит: Ни одно дыханье не встревожит слуха, Ни один из чащи рог не прозвучит. В воздухе, сверкая, замер столб фонтана, Замер мотылек над чашечкой цветка, Пестрый попугай — в густых ветвях каштана, В чаще леса — лань, пуглива и дика. Точно этот замок, рощи и долины, Пурпур этих роз и белизна колонн — Только полотно сверкающей картины, Воплощенный в красках, вдохновенный сон. Точно тот, кто создал этот рай прекрасный, Жизнь и разрушенье в нем остановил, Чтоб навек свой блеск, и девственный и ясный Он, как в день созданья, свято б сохранил… Посмотри: как змейка, лестница витая Поднялась в чертог, и тихо у окна Спит в чертоге том царевна молодая, Словно ночь прекрасна, словно день ясна. До земли упали косы золотые, На щеках — румянец, и порой, чуть-чуть Вздрогнув, шевельнутся губки молодые, Да тревожный вздох подымет слабо грудь. Темный бархат платья резко оттеняет Белизну плеча и нежный цвет ланит, Знойный день в уста красавицу лобзает, Яркий луч отливом на кудрях горит… Сон ее тревожат тягостные грезы — Посмотри: печаль и страх в ее чертах, Посмотри: как жемчуг, тихо льются слезы, Словно сжечь хотят румянец на щеках! Снится ей, что там, за этими хребтами, Истомлен путем и долгою борьбой, Молодой красавец с темными кудрями Силится пробиться через лес густой… Плащ его в лохмотьях и окрашен кровью, А в лесу — что шаг, то смерть ему грозит, Но на трудный подвиг призван он любовью, — И его нога по кручам не скользит… О, как он устал!.. Какой прошел далекий. Бесконечно тяжкий и суровый путь!.. Хватит ли отваги для борьбы жестокой. Выдержит ли битву молодая грудь? Но — победа!.. В мраке тягостных сомнений Светлый луч блеснул, окончен долгий спор, — И уже гремит по мрамору ступеней, Всё слышней, всё ближе, звук шагов и шпор Словно вихрь коснулся сонного чертога, Словно дождь весной по листьям пробежал — И, светлей и краше молодого бога, Гость давно желанный перед ней предстал. И предстал, и обнял, и прильнул устами — Жаркими устами к трепетным устам, И ответа молит страстными речами, И тяжелый меч сложил к ее ногам. «Милая! — он шепчет, — я рассеял чары, Я развеял власть их, этих темных сил; Грозно и сурово сыпал я удары, Оттого, что много верил и любил! О, не дли ж напрасно муки ожиданья! Милая! проснися, смолкнула гроза!» — Долгое, любовью полное лобзанье — И она открыла ясные глаза!.. Старое преданье… Чудное преданье… В нем надежда мира… Мир устал и ждет, Скоро ль день во мгле зажжет свое сиянье, Скоро ли любовь к страдающим сойдет? И она сойдет, и робко разбегутся Тучи с небосклона — и в ее лучах Цепи сна, как нити, ржавея, порвутся, И затихнут слезы и замолкнет страх! Светел будет праздник — праздник возрожденья, Радостно вздохнут усталые рабы, И заменит гимн любви и примиренья Звуки слез и горя, мести и борьбы! 1881–1882 |
