Совсем иное чувство охватило Спыхалу. Поглощенный своими заботами сотрудника посольства, занятый мыслями о том, как бы не вспыхнул, словно запоздавшая ракета, еще какой-нибудь скандал, и бросавший беглые взгляды то в сторону правительственной ложи, то в сторону Марии, которая не хотела показываться с ним публично, он почувствовал, едва Падеревский взял первые аккорды, как все спадает с его души, как очищается она от накипи. Спыхала увидал вдруг и музыку Шопена, и себя самого, плывущего вместе с нею в прозрачном, кристально чистом воздухе. По мере того как Спыхала прислушивался к музыке в сосредоточенно замирающем зале, он начинал ощущать все лишнее, что было в его душе. На мгновенье подумал о Марии так, словно эта женщина уже бросила его и словно их любовь была только воспоминанием. Собственно, она действительно была воспоминанием, осталась лишь привычка и трудности «двойной жизни». Но об Оле Спыхала не подумал ни разу.

Когда Падеревский закончил программу, Спыхала с сожалением подумал, что ему придется уйти, не дождавшись исполнения «на бис». Сразу же после концерта в посольстве начинался прием, и ему следовало позаботиться о том, чтобы все было в порядке. Как известно, Падеревский обычно не торопился бисировать, а потом садился и играл шесть — восемь вещей подряд — вторую программу. Спыхала выскользнул сразу же, едва зрительный зал, на мгновение скованный тишиной, задрожал от возгласов и аплодисментов. Выходя из партера, он в дверях столкнулся с Эдгаром, который тоже хотел улизнуть пораньше. По они не рассчитали время. Падеревский снова сел за рояль, и им пришлось остановиться в дверях.

Спыхала, к своему огромному удивлению, заметил, что не чувствует уже никакой неприязни к Эдгару. Все в нем переменилось (уж не под влиянием ли музыки?), и он не испытывает никакой робости перед старым знакомым. Сейчас ему доставило даже некоторое удовольствие воспоминание о разговоре на одесском пляже. Зазвучало скерцо си минор.

— Вы убегаете? — спросил Спыхала даже с какой-то теплотой.

Эдгар только кивнул с видом сообщника.

В эту минуту дверь отворилась, кто-то пытался войти, капельдинер остановил его драматическим шепотом. Произошло замешательство, и Спыхала с Эдгаром выскользнули в вестибюль.

— Вы не любите Падеревского? — озабоченно спросил Спыхала.

— Я вообще не люблю фортепьяно, — уклончиво ответил Шиллер, осторожно спускаясь по лестнице. — Слушая его, я думаю о цимбалах, — беспомощно улыбнулся он, словно прося извинения за свою толстокожесть.

Спыхале стало жаль композитора. На прощание он сочувственно пожал ему руку.

— Мы ведь скоро увидимся, — конфиденциальным тоном сказал он Шиллеру.

Перед театром возле автомобиля Спыхалы стоял какой-то молодой человек и оживленно разговаривал с шофером. Молодой человек поклонился Казимежу.

— Пан советник, — сказал шофер, — это Янек Вевюрский, он к вам.

— Что случилось? — Спыхала недовольно обернулся к юноше. Его отвлекали от мыслей о музыке, от воспоминаний молодости. Он не был настроен улаживать какие-либо «дела».

— Княгиня Анна скончалась, — сказал Вевюрский, приближаясь к Спыхале. — Отец телеграфировал, чтобы вас известили.

— Когда? — удивился Спыхала, задерживаясь у дверцы автомобиля.

— Да вот, умерла в Италии… а молодой княгине не сообщили. Нарочно, что ли?

Спыхала все более удивлялся.

— Что пишет отец?

— Ничего, только телеграмма, вот она. — Вевюрский достал листок. — «Княгиня умерла Палермо. Немедленно сообщи пану Спыхале. Отец». Это все.

Спыхала торопился и не сразу осознал важность полученного известия.

— Надо ехать, а то сейчас пойдет дождь, — сказал он.

Шофер недоверчиво возразил:

— Разве?

— Неужели вы не видите, что собирается дождь? Взгляните на небо. Вы что, никогда в деревне не жили? Разумеется, будет дождь.

И, обращаясь к Вевюрскому, Спыхала прибавил:

— Хорошо, хорошо, спасибо, что известили меня, пожалуйста, поблагодарите отца. — Он небрежно подал руку Янеку и сказал шоферу: — Едем в посольство. И, пожалуйста, княгине Билинской ни слова об этом.

Между тем на приеме в посольстве все уже знали о кончине княгини Анны. Вечерний выпуск «Фигаро» сообщил эту новость, представляющую интерес для французских аристократических кругов, ибо покойная состояла в родстве с Бурбонами. Супруга посла лично уведомила Билинскую о случившемся, одновременно умоляя, чтобы та не покидала общества и помогла ей развлекать королеву.

Мария осталась один на один с этим известием в огромной пустой гостиной. Супруга посла бросилась к дверям, где мелькала светлая фигурка королевы, проводила высокую гостью к угловому дивану, который считала почетным местом, как и у себя в деревне на Познанщине, а затем наскоро и как-то не очень уверенно представила ей какого-то великана — польского писателя, который недавно прибыл в Париж. Билинская остановилась посреди зала и поискала взглядом Спыхалу. Он стоял у дверей, ведущих в холл, и беседовал с пожилым господином серьезного вида, седовласым, с огромными голубыми глазами. Это был Поль Валери. Билинская желала немедленно поговорить с Казимежем, но он сделал ей знак бровями, что не может сейчас бросить великого поэта. Судя по всему, скорого окончания их беседы не предвиделось, тем более что собралось еще мало людей и Спыхале некому было препоручить своего собеседника. Билинская медленно отвернулась и очутилась лицом к лицу с миссис Эванс.

Ганна подала ей руку и опросила о брате.

— Не знаю, где он, — ответила Мария, — я потеряла его при выходе из концертного зала.

— Как вам понравился Падеревский? — осведомилась миссис Эванс.

— Ах, разумеется, очень, — равнодушно заметила Билинская и, глядя на изумруды Ганны, подумала: «Мои были красивее».

К ним подошел Эдгар. Мария воспользовалась этим, чтобы покинуть миссис Эванс. Эдгар посмотрел Билинской в глаза.

— Мы обязательно должны говорить о Падеревском? — медленно произнес он.

— Это ужасно скучно, — вздохнула Билинская. — Знаете, в данную минуту я весьма далека от музыки, так как получила очень важное известие…

— Хорошее или плохое? — спросил Шиллер.

— Собственно говоря, очень плохое, но оно может обернуться и очень хорошо.

— Хорошее известие для вас не обязательно будет хорошим для меня.

Мария улыбнулась. Улыбалась она редко.

— Сожалею, — сказала она, — но у меня никогда не бывает для вас хороших известий.

— Я много думал об Одессе, — сказал словно самому себе Эдгар.

— И я тоже, — снова вздохнула Билинская. — Хотя столько времени уже прошло…

Спыхала наконец подошел к Билинской. Несмотря на то, что они стояли посреди почти пустой гостиной, Мария взяла Казимежа за руку.

— Ты знаешь, мама умерла, — произнесла она громким шепотом, — а меня не известили. Что это значит?

Услыхав эту новость, Эдгар отступил на несколько шагов. Спыхала сохранял невозмутимое спокойствие.

— Депеша, видимо, ждет тебя в гостинице, — сказал он. Но в голосе его не было уверенности, ведь не случайно же Станислав телеграфировал сыну. Однако Казимеж ни словом не обмолвился о том, что сообщение это сам он почерпнул отнюдь не из траурной рубрики снобистской газеты.

Но тут к Билинской стремглав подлетела и увлекла ее за собой супруга посла.

— Марыся, дорогая, ради бога, иди к королеве. А то никто не хочет разговаривать с ней больше пяти минут.

Билинская подошла к угловому дивану, на котором сидела бледная маленькая женщина с очень приветливым выражением лица. Спыхала последовал за ней. Он молча смотрел на королеву, которая принялась расспрашивать Марию о смерти княгини Анны. Мария отвечала словно через силу. Королева взглянула на нее несколько удивленно, и Мария испугалась, что допустила бестактность. Своим бледным, болезненным лицом Елизавета напоминала Спыхале мать, только у матери были большие черные глаза.

Второй раз за этот день его мысли обращались к семье, к матери, к старому чудаковатому отцу, к сестрам, которых он так давно не видел, и к «имению», которое он купил родителям на изумруды Билинской. Когда он вернулся к действительности, королева говорила о концерте. Спыхала пришел в ужас от мысли, к каким неприятным недоразумениям могла привести его рассеянность.