Как это часто в жизни бывает, отчаивался Януш напрасно. Отъезд его — застенчивого и неловкого — совсем испортил настроение всему обществу и особенно Ариадне.

— Мне что-то расхотелось веселиться, — сказала она капризно.

Неволин отправился в казино, а Эдгар повез брата и сестру в коляске до Среднего Фонтана. Почти всю дорогу они молчали и простились у дачи Тарло. Эдгар повернул к своему дому.

Ариадна медленно поднималась по крутой лестнице. Володя шел позади. Глядя на усталые движения сестры, он сказал:

— С этим молодым графом я не оставил бы тебя одну. У него в глазах опасные огоньки.

Ариадна обернулась и, лениво снимая шляпу, сказала, подавляя зевоту:

— Опасные? Для меня?

И пренебрежительно засмеялась.

Несмотря на жару, Эльжуня весь этот день занималась с Олей.

У Оли был приятный, красивый и от природы хорошо поставленный голос. К тому же она была музыкальна. После нескольких уроков Эльжуня решила разучить с Олей более сложные вещи — пробовали даже «Verborgenheit». И вот тут-то начались трудности. Пение Оли звучало сухо, невыразительно, деревянно. Напрасно Эльжуня подсказывала акцентировку, показывала портаменто, — даже первая фраза, довольно легкая, не удавалась Оле. Слова вылетали словно подбитые птицы и безжизненно падали:

Lass, о Welt, о lass mich sein[7].

Особенно это «lass» (подъем на кварту), полное чувства, звучало у Оли с чистотой стали и в то же время бесцветно. Напрасно Эльжуня брала эту кварту сама — чудесно, бархатно, выразительно. Все, что повторяла за ней Оля, блекло.

Знойное утро было наполнено этими квартами, словно воркованьем голубей. Они разливались по всему дому.

— «О lass, о lass mich sein!» — взывала Эльжуня.

— «О lass mich sein!» — повторяла Оля.

Спыхала ходил по комнате потерянный, терзаемый сомнениями. В этом «О lass mich sein» ему слышался голос какого-то пробивающегося к жизни, еще не родившегося существа. Его томило желание, чтобы это существо родилось из него, благодаря ему. И вместе с тем над ним тяготела неодолимая власть скучных повседневных событий.

С приездом Оли в Одессу все изменилось; у него не оставалось времени для забот о Юзеке, он перестал контролировать его дружбу с Володей и беседы с Эдгаром. Впрочем, Юзек сейчас вовсе не стремился убегать из дому. Он целыми часами сидел в зале либо в смежной комнате, ковыряя пальцем вязаные салфетки или перелистывая детективные романы. Даже на пляж вытащить его бывало трудно, особенно в те дни, когда Эльжуня работала. Упражнения Эльжуни не всегда были интересными, но временами она оставляла свои сложные вокализы и целое утро держала Эдгара у рояля, пела песни Шумана, Шуберта или Брамса. Спыхала видел Юзека и в углу сада, у забора, за пыльными кустами желтой акации. Место это было не из живописных, зато скрыто от всех. Стоило Эльжуне взять первую ноту, как Юзек покидал свое укрытие и медленно шел к даче. На лице его отражалось упорство, в глазах — тревога.

На этот раз Юзек пришел слушать Эльжуню в комнату; вошел и сел на соломенный стул на пороге балкона, в той же позе ожидания, что и Спыхала.

Слушая, как внизу голуби ворковали: «О lass! О lass!» — Спыхала вдруг осознал, что в последнее время совсем забросил своего ученика. Их уроки теперь сводились к совместному чтению выдающихся произведений польской литературы и к упражнениям, от которых Юзек уклонялся, как только мог. Спыхала встал и зашагал по комнате, думая о том, что с ними обоими на этом одесском взморье происходит нечто удивительное.

— Ты написал упражнение? — спросил он вяло.

— Нет, — безучастно ответил Юзек, заслушавшись голоса Эльжуни, которая показывала Оле какую-то сложную фразу.

— Почему? — опять спросил Спыхала.

— Некогда было.

— Что же ты делаешь целыми днями?

Юзек нерешительно взглянул на репетитора и беспомощно улыбнулся.

— Слушаю уроки пения. А ты?

Казимеж нахмурился было и продолжал, ускорив шаг, ходить по комнате, но потом сдался.

Он остановился возле Юзека, глядя поверх его головы на открывающееся с балкона бледное голубое море, и его строгое лицо осветилось улыбкой.

— Что же будет? Подумай, Юзек, — сказал он.

Юзек покраснел и опустил голову.

— Мне кажется, в подобных случаях никто не задумывается. А что это ни к чему не приведет, я знаю, — добавил он со вздохом.

— Вот именно, — усмехнулся Спыхала и отошел.

— Чужая зубная боль непонятна даже тому, у кого болит собственный зуб, — сказал Юзек. — Lass, о Welt, о lass mich sein!.. — повторил он слова, которые прозвучали внизу. — Lass die Herz alleine haben» [8].

— Всегда в одиночестве… — Спыхала вздохнул и, словно обессилев, сел на кровать.

Юзек засмеялся горьким, входившим в моду демоническим смехом.

— А ты что вообразил? Что можешь с кем-то что-то разделить на этом свете? У каждого своя судьба, и только своя.

Спыхала с удивлением посмотрел на ученика:

— Откуда у тебя эти мысли?

— Ветер принес, — пробормотал Юзек.

Он хотел добавить еще что-то, но тут стремительно вошел Володя. Лицо его было очень серьезно.

— Вам надо немедленно уезжать, — сказал он Спыхале. — Завтра будет объявлена мобилизация. Все поезда отменены.

Спыхала не сразу понял.

Юзек вскочил с места.

— Значит, и мы должны ехать?

— Через Волочиск вы уже не успеете, надо ехать через Румынию. — Володя обращался к Спыхале.

Казимеж, бледный, продолжал сидеть, не говоря ни слова. Он все еще ничего не понимал, в ушах шумело. Вот оно что, надвигаются события…

Внизу продолжалось воркование двух женских голосов. После новости, принесенной Володей, эти скачущие кварты здесь, наверху, звучали как насмешка.

Спыхала встал, решительно одернул простецкую свою куртку и спросил у Володи:

— Когда отправляется поезд?

— Поезд на Рени около пяти.

— О, раз так, у меня еще много времени.

Он спустился вниз, постучался в дверь зала. Обе девушки взглянули на него с удивлением.

— Прошу извинить. У меня очень важное дело. Оля, можно мне поговорить с вами?

Оля нерешительно взглянула на Эльжуню.

— Иди, дорогая, — сказала певица, — на сегодня довольно.

Для разговора с Олей Спыхала выбрал ту самую, укрытую в кустах скамейку, где сиживал на часах Юзек. Было очень жарко, и Спыхала обливался потом. Сердце у него сжималось от волнения. Поток событий уже подхватил его и мчал по течению. Оля, спокойная, стройная, голубоглазая, сидела на скамье и старалась скрыть удивление, которое все-таки угадывалось по ее лицу. Спыхала с минуту сидел молча, с хрустом сжимая пальцы, и наконец, не глядя на девушку, сказал:

— Оля, завтра мобилизация. Как австрийский подданный, я обязан ехать немедленно. Хочу попрощаться с вами.

Оля глубоко вздохнула. В этом коротком вздохе было удивление, взволнованность, потрясение. Она не отрываясь смотрела на Казимежа, а он, бледный, смущенный, сгорбился, пряча лицо и избегая взгляда ее ясных голубых глаз.

Эльжуня, не догадываясь о том, что заставило Спыхалу прервать их урок, продолжала упражнения в зале. Чистые звуки ее голоса неслись в высоту. Спыхала взглянул на Олю и увидел, что губы ее скривились совсем по-детски, ей можно было сейчас дать не шестнадцать, а двенадцать лет. Взволнованный, он взял ее руку и сказал:

— Война разделит нас. Будете ли вы ждать меня?

— Буду.

Несмотря на волнение, Оля произнесла это слово ясно, громко, убежденно. Спыхала сжал ее руку, ему показалось, что взволнованная девушка ждет поцелуя, но он не мог себе этого позволить.

— Когда я вернусь, когда мы снова будем вместе, я поцелую вас, — сказал он.

— Хорошо.

Оля прошептала это слово, как ребенок, как послушная ученица, но Спыхала вздрогнул, словно услышал клятву. Оля улыбнулась и вдруг тоном опытной женщины спросила: