16 апреля 1905 Пузыри Земли (1904–1905) Земля, как и вода, содержит газы, И это были пузыри земли. Макбет «На перекрестке…» На перекрестке, Где даль поставила, В печальном весельи встречаю весну. На земле еще жесткой Пробивается первая травка. И в кружеве березки — Далеко — глубоко — Лиловые скаты оврага. Она взманила, Земля пустынная! На западе, рдея от холода, Солнце — как медный шлем воина, Обращенного ликом печальным К иным горизонтам, К иным временам… И шишак — золотое облако — Тянет ввысь белыми перьями Над дерзкой красою Лохмотий вечерних моих! И жалкие крылья мои — Крылья вороньего пугала — Пламенеют, как солнечный шлем, Отблеском вечера… Отблеском счастия… И кресты — и далекие окна — И вершины зубчатого леса — Всё дышит ленивым И белым размером Весны. 5 мая 1904
Болотные чертенятки Я прогнал тебя кнутом В полдень сквозь кусты, Чтоб дождаться здесь вдвоем Тихой пустоты. Вот — сидим с тобой на мху Посреди болот. Третий — месяц наверху — Искривил свой рот. Я, как ты, дитя дубрав, Лик мой также стерт. Тише вод и ниже трав — Захудалый чорт. На дурацком колпаке Бубенец разлук. За плечами — вдалеке — Сеть речных излук… И сидим мы, дурачки, — Нежить, немочь вод. Зеленеют колпачки Задом наперед. Зачумленный сон воды, Ржавчина волны… Мы — забытые следы Чьей-то глубины… Январь 1905 «Я живу в отдаленном скиту…» Я живу в отдаленном скиту В дни, когда опадают листы. Выхожу — и стою на мосту, И смотрю на речные цветы. Вот — предчувствие белой зимы: Тишина колокольных высот… Та, что нынче читала псалмы, — Та монахиня, верно, умрет. Безначально свободная ширь, Слишком радостной вестью дыша, Подошла — и покрыла Псалтирь, И в страницах осталась душа. Как свеча, догорала она, Вкруг лица улыбалась печаль. Долетали слова от окна, Но сквозила за окнами даль… Уплывали два белых цветка — Эта легкая матовость рук… Мне прозрачная дева близка В золотистую осень разлук… Но живу я в далеком скиту И не знаю для счастья границ. Тишиной провожаю мечту. И мечта воздвигает Царицу. Январь 1905 Твари весенние (Из альбома «Kindisch» [19] Т.Н. Гиппиус) Золотистые лица купальниц. Их стебель влажен. Это вышли молчальницы Поступью важной В лесные душистые скважины. Там, где проталины, Молчать повелено, И весной непомерной взлелеяны Поседелых туманов развалины. Окрестности мхами завалены. Волосы ночи натянуты туго на срубы И пни. Мы в листве и в тени Издали́ начинаем вникать в отдаленные трубы. Приближаются новые дни. Но пока мы одни, И молчаливо открыты бескровные губы. Чуда! о, чуда! Тихонько дым Поднимается с пру́да… Мы еще помолчим. Утро сонной тропою пустило стрелу, Но одна — на руке, опрокинутой в высь, Ладонью в стволистую мглу — Светляка подняла… Оглянись: Где ты скроешь зеленого света ночную иглу? Нет, светись, Светлячок, молчаливой понятный! Кусочек света, Клочочек рассвета… Будет вам день беззакатный! С ночкой вы не радели — Вот и всё ушло… Ночку вы не жалели — И становится слишком светло. Будете маяться, каяться, И кусаться, и лаяться, Вы, зеленые, крепкие, малые, Твари милые, небывалые. Туман клубится, проносится По седым прудам. Скоро каждый чортик запросится Ко Святым Местам. 19 февраля 1905
Болотный попик На весенней проталинке За вечерней молитвою — маленький Попик болотный виднеется. Ветхая ряска над кочкой Чернеется Чуть заметною точкой. И в безбурности зорь красноватых Не видать чертенят бесноватых, Но вечерняя прелесть Увила вкруг него свои тонкие руки… Предзакатные звуки, Легкий шелест. Тихонько он молится, Улыбается, клонится, Приподняв свою шляпу. И лягушке хромой, ковыляющей, Травой исцеляющей Перевяжет болящую лапу. Перекрестит и пустит гулять: «Вот, ступай в родимую гать. Душа моя рада Всякому гаду И всякому зверю И о всякой вере». И тихонько молится, Приподняв свою шляпу, За стебель, что клонится, За больную звериную лапу, И за римского папу. Не бойся пучины тряской — Спасет тебя черная ряска. |
