25 марта 1903 «У забытых могил пробивалась трава…» У забытых могил пробивалась трава. Мы забыли вчера… И забыли слова… И настала кругом тишина… Этой смертью отшедших, сгоревших дотла, Разве Ты не жива? Разве Ты не светла? Разве сердце Твое — не весна? Только здесь и дышать, у подножья могил, Где когда-то я нежные песни сложил О свиданьи, быть может, с Тобой. Где впервые в мои восковые черты Отдаленною жизнью повеяла Ты, Пробиваясь могильной травой. 1 апреля 1903
А.М. Добролюбов A.M.D. своею кровью Начертал он на щите. Пушкин Из городского тумана, Посохом землю чертя, Холодно, странно и рано Вышло больное дитя. Будто играющий в жмурки С Вечностью — мальчик больной, Странствуя, чертит фигурки И призывает на бой. Голос и дерзок и тонок, Замысел — детски-высок. Слабый и хилый ребенок В ручке несет стебелек. Стебель вселенского дела Гладит и кличет: «Молись!» Вкруг исхудалого тела Стебли цветов завились… Вот поднимаются выше — Скоро уйдут в небосвод… Голос всё тише, всё тише… Скоро заплачет — поймет. 10 апреля 1903 «У берега зеленого на малой могиле…» У берега зеленого на малой могиле В праздник Благовещенья пели псалом. Белые священники с улыбкой хоронили Маленькую девочку в платье голубом. Все они — помощью Вышнего Веления — В крове бога Небесного Отца расцвели И тихонько возносили к небу курения, Будто не с кадильницы, а с зеленой земли. 24 апреля 1903 «Я был весь в пестрых лоскутьях…» Я был весь в пестрых лоскутьях, Белый, красный, в безобразной маске Хохотал и кривлялся па распутьях, И рассказывал шуточные сказки. Развертывал длинные сказанья Бессвязно, и долго, и звонко — О стариках, и о странах без названья, И о девушке с глазами ребенка. Кто-то долго, бессмысленно смеялся, И кому-то становилось больно. И когда я внезапно сбивался, Из толпы кричали: «Довольно!» Апрель 1908 «По городу бегал черный человек…» По городу бегал черный человек. Гасил он фонарики, карабкаясь на лестницу. Медленный, белый подходил рассвет, Вместе с человеком взбирался на лестницу. Там, где были тихие, мягкие тени — Желтые полоски вечерних фонарей, — Утренние сумерки легли на ступени, Забрались в занавески, в щели дверей. Ах, какой бледный город на заре! Черный человечек плачет на дворе Апрель 1903 «Просыпаюсь я — и в поле туманно…» Просыпаюсь я — и в поле туманно, Но с моей вышки — на солнце укажу И пробуждение мое безжеланно, Как девушка, которой я служу. Когда я в сумерки проходил по дороге, Заприметился в окошке красный огонек Розовая девушка встала на пороге И сказала мне, что я красив и высок В этом вся моя сказка, добрые люди Мне больше не надо от вас ничего: Я никогда не мечтал о чуде — И вы успокойтесь — и забудьте про него. 2 мая 1903 «На Вас было черное закрытое платье…» На Вас было черное закрытое платье. Вы никогда не поднимали глаз. Только на груди, может быть, над распятьем, Вздыхал иногда и шевелился газ. У Вас был голос серебристо-утомленный. Ваша речь была таинственно проста. Кто-то Сильный и Знающий, может быть, Влюбленный В Свое Создание, замкнул Вам уста. Кто был Он — не знаю — никогда не узнаю, Но к Нему моя ревность, и страх мой к Нему. Ревную к Божеству, Кому песни слагаю, Но песни слагаю — я не знаю, Кому. 15 мая 1903. Петербург «Когда я стал дряхлеть и стынуть…» Когда я стал дряхлеть и стынуть, Поэт, привыкший к сединам, Мне захотелось отодвинуть Конец, сужденный старикам. И я опять, больной и хилый, Ищу счастливую звезду. Какой-то образ, прежде милый, Мне снится в старческом бреду, Быть может, память изменила, Но я не верю в эту ложь, И ничего не пробудила Сия пленительная дрожь. Все эти россказни далече — Они пленяли с юных лет, Но старость мне согнула плечи, И мне смешно, что я поэт… Устал я верить жалким книгам Таких же розовых глупцов! Проклятье снам! Проклятье мигам Моих пророческих стихов! Наедине с самим собою Дряхлею, сохну, душит злость, И я морщинистой рукою С усильем поднимаю трость… Кому поверить? С кем мириться? Врачи, поэты и попы… Ах, если б мог я научиться Бессмертной пошлости толпы! |
