18 октября 1905 «Ты проходишь без улыбки…» Ты проходишь без улыбки, Опустившая ресницы, И во мраке над собором Золотятся купола. Как лицо твое похоже На вечерних богородиц, Опускающих ресницы, Пропадающих во мгле… Но с тобой идет кудрявый Кроткий мальчик в белой шапке, Ты ведешь его за ручку, Не даешь ему упасть. Я стою в тени портала, Там, где дует резкий ветер, Застилающий слезами Напряженные глаза. Я хочу внезапно выйти И воскликнуть: «Богоматерь! Для чего в мой черный город Ты Младенца привела?» Но язык бессилен крикнуть. Ты проходишь. За тобою Над священными следами Почивает синий мрак. И смотрю я, вспоминая, Как опущены ресницы, Как твой мальчик в белой шапке Улыбнулся на тебя. 29 октября 1905
Перстень-страданье Шел я по улице, горем убитый. Юность моя, как печальная ночь, Бледным лучом упадала на плиты, Гасла, плелась, и шарахалась прочь. Горькие думы — лохмотья печалей — Нагло просили на чай, на ночлег, И пропадали средь уличных далей, За вереницей зловонных телег. Господи боже! Уж утро клубится, Где, да и как этот день проживу?.. Узкие окна. За ними — девица. Тонкие пальцы легли на канву. Локоны пали на нежные ткани — Верно, работала ночь напролет… Щеки бледны от бессонных мечтаний, И замирающий голос поет: «Что́ я сумела, когда полюбила? Бросила мать и ушла от отца… Вот я с тобою, мой милый, мой милый… Перстень-Страданье нам свяжет сердца. Что́ я могу? Своей алой кровью Нежность мою для тебя украшать… Верностью женской, вечной любовью Перстень-Страданье тебе сковать». 30 октября 1905 Сытые Они давно меня томили: В разгаре девственной мечты Они скучали, и не жили, И мяли белые цветы. И вот — в столовых и гостиных, Над грудой рюмок, дам, старух, Над скукой их обедов чинных — Свет электрический потух. К чему-то вносят, ставят свечи, На лицах — желтые круги, Шипят пергаментные речи, С трудом шевелятся мозги. Так — негодует всё, что сыто, Тоскует сытость важных чрев: Ведь опрокинуто корыто, Встревожен их прогнивший хлев! Теперь им выпал скудный жребий: Их дом стоит неосвещен, И жгут им слух мольбы о хлебе И красный смех чужих знамен! Пусть доживут свой век привычно — Нам жаль их сытость разрушать. Лишь чистым детям — неприлично Их старой скуке подражать. 10 ноября 1905 «Лазурью бледной месяц плыл…» Лазурью бледной месяц плыл Изогнутым перстом. У всех, к кому я приходил, Был алый рот крестом. Оскал зубов являл печаль, И за венцом волос Качалась мерно комнат даль, Где властвовал хаос. У женщин взор был тускл и туп, И страшен был их взор: Я знал, что судороги губ Открыли их позор, Что пили ночь и забытье, Но день их опалил… Как страшно мирное жилье Для тех, кто изменил! Им смутно помнились шаги, Падений тайный страх, И плыли красные круги В измученных глазах. Меня сжимал, как змей, диван, Пытливый гость — я знал, Что комнат бархатный туман Мне душу отравлял. Но, душу нежную губя, В себя вонзая нож, Я в муках узнавал тебя, Блистательная ложь! О, запах пламенный духов! О, шелестящий миг! О, речи магов и волхвов! Пергамент желтых книг! Ты, безымянная! Волхва Неведомая дочь! Ты нашептала мне слова, Свивающие ночь. Январь 1906 «Твое лицо бледней, чем было…» Твое лицо бледней, чем было В тот день, когда я подал знак, Когда, замедлив, торопила Ты легкий, предвечерний шаг. Вот я стою, всему покорный, У немерцающей стены. Что́ сердце? Свиток чудотворный, Где страсть и горе сочтены! Поверь, мы оба небо знали: Звездой кровавой ты текла, Я измерял твой путь в печали, Когда ты падать начала. Мы знали знаньем несказа́нным Одну и ту же высоту И вместе пали за туманом, Чертя уклонную черту. Но я нашел тебя и встретил В неосвещенных воротах, И этот взор — не меньше светел, Чем был в туманных высотах! Комета! Я прочел в светилах Всю повесть раннюю твою, И лживый блеск созвездий милых Под черным шелком узнаю! Ты путь свершаешь предо мною, Уходишь в тени, как тогда, И то же небо за тобою, И шлейф влачишь, как та звезда! Не медли, в темных те́нях кроясь, Не бойся вспомнить и взглянуть. Серебряный твой узкий пояс — Сужденный магу млечный путь. |
