Пропадая на целые дни — до заката, он очерчивает все большие и большие круги вокруг родной усадьбы. Все новые долины, болота и рощи, за болотами опять холмы, и со всех холмов, то в большем, то в меньшем удалении — высокая ель на гумне и шатер серебристого тополя над домом. Он проезжает деревни, сначала ближние, потом — незнакомые. Молодухи и девки у колодца. Зачерпнула воды, наклонилась, надевает ведра на коромысло, слышит топот коня, заслонилась от солнца, взглянула и засмеялась — блеснули глаза и зубы — и отвернулась, и пошла плавно прочь. Он смотрит вслед, как она качает стан, и долго ничего не видит, кроме этих смеющихся зубов, и поднимает лошадь в галоп. Она переходит в карьер, он летит без оглядки, солнце палит, и ветер свистит в ушах, уже вся деревня промелькнула мимо — последние сараи, конопля, поля ржаные, голубые полоски льна, — опять перелесок, он остановил лошадь, она пошла шагом, тень, колеи, корни, из-за стволов старых смотрит большая заросль белой серебрянки, как дым, как видение.
Долго он объезжал окрестные холмы и поля, и уже давно его внимание было привлечено зубчатой полосой леса на гребне холма на горизонте. Под этой полосой, на крутом спуске с холма, лежала деревня. Он поехал туда весной, и уже солнце было на закате, когда он въехал в старую березовую рощу под холмом. Косые лучи заката — облака окрасились в пурпур, видение средневековой твердыни. Он минует деревню и подъезжает к лесу, едет шагом мимо него; вдруг — дорожка в лесу, он сворачивает, заставляя лошадь перепрыгнуть через канаву, за сыростью и мраком виден новый просвет, он выезжает на поляну, перед ним открывается новая необъятная незнакомая даль, а сбоку — фруктовый сад. Розовая девушка, лепестки яблони он перестает быть мальчиком. Январь и май-июль 1921 Наброски продолжения третьей главы Так у решотки сада длинной Стоит и мерзнет мой герой… Всё строже, громче вьюги вой Над этой площадью пустынной, Встает метель, идет метель, Взрывает снежную постель, И в нем тоску сменяет нега, В его глазах стоит туман, И столбики и струйки снега (Вдруг) разрастаются в буран, Свист меж нагих кустов садовых, Железный гром с далеких крыш, И сладость чувств — летишь, летишь В объятьях холода свинцовых… Вдруг — бешеная голова Коня с косматой белой гривой, И седоусый, горделивый Пан, разметавший рукава, Как два крыла над непогодой <Он шпорит дикого коня, Его глазки как угли, алы> …свободой. Из-под копыт, уж занесенных Над обреченной головой, Из-под удил коня вспененных, Из снежной тучи буревой Встает виденье девы юной, Всё — … всё — нежность, всё — призыв, И голос, точно рокот струнный. Простая девушка пред ним… Как называть тебя? — Мария. Откуда родом ты? — С Карпат. — Мне жить надоело. — Я тебя не оставлю. Ты умрешь со мной. Ты одинок? — Да, одинок. — Я зарою тебя там, где никто не узнает, и поставлю крест, и весной над тобой расцветет клевер. — Мария, нежная Мария, Мне жизнь постыла и пуста! Зачем змеятся молодые И нежные твои уста? Какою … думой… — Будь веселей, мои гость угрюмый, Тоска минует без следа. Твоя тоска……… пройдет. Где мы? — Мы далеко, в предместьи, Здесь нет почти жилых домов. Скажи, ты думал о невесте? — Нет, у меня невесты нет. — Скажи, ты о жене скучаешь? — Нет, нет, Мария, не о ней. Она с улыбкой открывает Ему объятия свои, И всё, что было, отступает И исчезает (в забытьи). И он умирает в ее объятиях. Все неясные порывы, невоплощенные мысли, воля к подвигу, <никогда> не совершенному, растворяется на груди этой женщины. Мария, нежная Мария, Мне пусто, мне постыло жить! Я не свершил того … Того, что должен был свершить. Май-июль 1921 Двенадцать 1 Черный вечер. Белый снег. Ветер, ветер! На ногах не стоит человек. Ветер, ветер На всем божьем свете! Завивает ветер Белый снежок. Под снежком — ледок. Скользко, тяжко, Всякий ходок Скользит — ах, бедняжка! От здания к зданию Протянут канат. На канате — плакат: «Вся власть Учредительному Собранию!» Старушка убивается — плачет, Никак не поймет, что значит, На что такой плакат, Такой огромный лоскут? Сколько бы вышло портянок для ребят, А всякий — раздет, разут… Старушка, как курица, Кой-как перемотнулась через сугроб. — Ох, Матушка-Заступница! — Ох, большевики загонят в гроб! Ветер хлесткий! Не отстает и мороз! И буржуй на перекрестке В воротник упрятал нос. А это кто? — Длинные волосы И говорит вполголоса: — Предатели! — Погибла Россия! Должно быть, писатель Вития… А вон и долгополый Сторонкой — за сугроб… Что́ нынче невеселый, Товарищ поп? Помнишь, как бывало Брюхом шел вперед, И крестом сияло Брюхо на народ?.. Вон барыня в каракуле К другой подвернулась: — Ужь мы плакали, плакали… Поскользнулась И — бац — растянулась! Ветер веселый И зол и рад. Крутит подолы, Прохожих ко́сит, Рвет, мнет и носит Большой плакат: «Вся власть Учредительному Собранию»… И слова доносит: …И у нас было собрание… …Вот в этом здании… …Обсудили Постановили: На время — десять, на́ ночь — двадцать пять… …И меньше — ни с кого не брать… …Пойдем спать… Поздний вечер. Пустеет улица. Один бродяга Сутулится, Да свищет ветер… Эй, бедняга! Подходи Поцелуемся… Хлеба! Что́ впереди? Проходи! Злоба, грустная злоба Кипит в груди… Черная злоба, святая злоба… |
