Видел ли это сам Сталин? Да, конечно, видел, потому со временем и ввел наказания в виде лишения свободы за опоздание на работу. Знал: другим не пронять! Что же касается его самого, то он мог порою «демонстрировать», как писал о нем один из его сотрудников, «чудеса неутомимости, но когда не было настроения, работал спустя рукава». Особенно его утомляли бесконечные заседания с их по большей частью бессмысленными разговорами и спорами. И когда ему становилось совсем невмоготу, он выходил «на минутку». Как правило, «минутка» затягивалась на неопределенное время, и чаще всего отправлявшийся на поиски шефа его заместитель Пестковский находил его на квартире матроса Воронцова... лежавшим на диване и курившим свою неизменную трубку.

И, по всей видимости, дело было не только в том, что Сталин не любил рутинную работу (ее не любит никто). Для многих пост наркома был пределом мечтаний, но для него он был уже пройденным этапом, и Сталин мечтал о той политической деятельности, которая определяет развитие государства. Но как это было для него ни печально, Ленин не спешил приглашать его к решению этих вопросов... Окончание Гражданской войны вовсе не означало безоблачного существования для вождя. Временно отказавшись от мировой революции и возложив все надежды на ее подготовку на Коминтерн, Ленин был вынужден обратить внимание на Россию. «Наша задача, — говорил он, — решить, как нам быть в настоящее время...»

Оно и понятно. Ведь теперь Ленин видел из своего окна не ухоженную Швейцарию, а дымившуюся в развалинах страну, и ему не оставалось ничего другого, как только жить «по государственным правилам». И вместо уничтожения государства, необходимо было всячески укреплять его. По-другому и не получилось бы. Сельское хозяйство давало всего 65% от продукции 1913 года, в промышленности было занято всего 10% городского населения, а металлургия могла обеспечить каждое крестьянское хозяйство всего... 64 граммами гвоздей!

Как собирались большевики строить свой социализм? Да точно так же, как воевали. Насилием. И не случайно главным идеологом хозяйственного строительства явился Троцкий. Что для этого было надо? Да только одно: «заставить каждого стать на то место, на котором он должен быть». Ну а основным отрядом строителей светлого будущего должны были стать «трудовые армии». Будут недовольные? Не страшно! Для них есть тюрьмы и концентрационные лагеря.

Лев Давидович видел преодоление кризиса в милитаризации рабочего класса, использовании военного комиссариата для управления промышленностью и в создании трудовых армий из военных подразделений, которые уже не принимали участия в боевых действиях. Еще в годы войны он выступил с идеей казарменного социализма, в основе которого лежала милицейская система.

Ее суть сводилась к зачислению населения данного района в полки, бригады, дивизии по месту жительства и работы, что давало возможность всем проходить курс военного обучения без отрыва от работы.

Военно-казарменные принципы должны были играть роль регуляторов не только хозяйственных, но и социальных отношений. И главным здесь было общественное питание. Все должны были питаться в принудительном порядке в общественных столовых на заводах и в учреждениях. А тем, кто желал обедать дома, надо было применить репрессии. Ну и само собой понятно, деятельность партии должна быть направлена на культивирование аскетизма и самопожертвования. Для чего было необходимо ввести нравы, близкие к спартанским. Ну а то, что такой социализм мало чем отличался от египетского рабства, его мало волновало.

Весьма оригинальные взгляды высказывал Троцкий и на переход к социализму, презрительно заявляя, что «меньшевистский путь перехода к «социализму» есть млечный путь — без хлебной монополии, без уничтожения рынка, без революционной диктатуры и без милитаризации труда». Ну и, конечно, было необходимо продолжить начатое еще во времена «военного коммунизма» издевательство над крестьянами, которых Троцкий даже не считал за людей.

Да и что можно было ожидать от человека, давшего философское обоснование необходимости террора в период диктатуры пролетариата и считавшего человека ленивым животным, которое больше всего на свете боялось инициативы и напора. И особенно это касалось русского крестьянина. «Чем болен наш русский мужик, — писал Троцкий, — так это стадностью, отсутствием личности, то есть тем, что воспело наше реакционное народничество в образе Платона Каратаева: крестьянин растворяется в общине, подчиняется земле».

И не мудрено, что, руководствуясь такими взглядами, Троцкий отводил крестьянству роль эксплуатируемого класса, а сельскому хозяйству — функции полуколонии, главное назначение которой состояло в поставке продовольствия и сырья промышленности. «Пока у нас недостаток хлеба, — со всей категоричностью заявлял он, — крестьянин должен будет давать советскому хозяйству натуральный налог в виде хлеба под страхом беспощадной расправы. Крестьянин через год привыкнет к этому и будет давать хлеб». Ну а будут недовольны, то, считал Лев Давидович, всегда стоявшие наготове 200 тысяч солдат быстро «выбьют» из деревни налог.

Как это ни печально, но так думал не один Троцкий, и ничего удивительного в таком подходе к строительству новой экономики не было. Грубость и принуждение были едва ли не единственной формой общения между вождями и низами в тот «героический период Великой русской революции», неотъемлемой частью которого стал «военный коммунизм». И все, кто сталкивался с суровой правдой российской жизни, прекрасно понимали, что без мата и плетки было невозможно сдвинуть воз с места. Но самое печальное заключалось в том, что подобная философия входила в привычку и часто казалась единственно правильной. Потому и не вызывала такого возмущения, как это неизбежно случилось бы в мирное время.

Да и сам Ленин, который всегда заявлял, что пролетарская диктатура отнюдь не «киселеобразное состояние пролетарской власти», мало в чем уступал своим соратникам. Мат, грубость, хамство, — все это было свойственно вождю мирового пролетариата (да и как можно было представить себе пролетариат без мата!), и от человека, которому была нужна «мерная поступь железных батальонов пролетариата», трудно ожидать осуждения диктаторских замашек того же Сталина и не менее его грешном в этом Троцкого. Да и, говоря откровенно, не было бы никакой победы в войне без этой самой железной поступи...

Беда была в другом, привычка к такому методу управления становилась частью характера, и бороться с нею было уже невозможно. И при первой же трудности такой человек так или иначе хватался за уже привычное для него оружие, которое так часто приносило ему нужный результат. Но то, что хорошо было на фронте, совершенно не годилось для строительства и уже тем более управления экономикой.

«С бродячей Русью мы должны покончить, — говорил в марте 1921 года Троцкий. — Мы будем создавать трудовые армии, легко мобилизуемые, легко перебрасываемые с места на место. Труд будет поощряться куском хлеба, неподчинение и недисциплинированность караться тюрьмой и смертью. А чтобы принуждение было менее тягостным, мы должны быть четкими в обеспечении инструментом, инвентарем...»

Вторил ему и Бухарин, тот самый «Бухарчик», который, по заверению Ленина, был мягче воска. «Принуждение во всех формах, — заявлял главный теоретик партии, — начиная от расстрелов и кончая трудовой повинностью, является методом выработки коммунистического человеческого материала из человеческого материала капиталистической эпохи».

Пройдет всего несколько лет, и все эти люди будут возмущаться человеконенавистническими теориями Гитлера. Но вот чем все эти подонки были лучше Розенберга и Геббельса, понять невозможно. И если «людоед» Бухарин казался мягче воска, то вряд ли можно даже догадаться о том, кого Ленин мог бы назвать железным. Да, все содрогались от сталинской жестокости, но нетрудно себе представить, что сделали бы со страной все эти Троцкие и бухарины, если бы не нашли свой, по большому счету, достойный конец.