«Славотинскую я знал, — рассказывал позже Каганович. — Она часто бывала у меня на приеме. Есть письма Сталина к Славотинской. Это известно... Роман был якобы в период русской революции. Она его старше лет на десять была. А потом возобновился между Февральской и Октябрьской революциями...»

Вполне возможно, что в те месяцы были у него и другие увлечения, во время одного из которых он заполучил венерическую болезнь. О чем, по свидетельству известного русского поэта Феликса Чуева, на протяжении многих лет записывавшего высказывания многих известных людей, ему поведал Молотов.

Тем временем события продолжали развиваться. Отставка Милюкова привела к падению правительства, и хотя новый кабинет возглавлялся тем же Львовым, в него вошли шесть министров-социалистов в качестве представителей Совета, по два портфеля получили эсеры, меньшевики и независимые социалисты.

Одним из первых деяний нового правительства явилась появившаяся в мае «Декларация прав солдата». В сущности, это был все тот же приказ № 1, который теперь становился законом для всей армии и окончательно добил ее. Ни о какой дисциплине речи уже не шло, и дело доходило уже до того, что в некоторых воинских частях комитеты сами проводили демобилизацию и отпускали солдат на время сева и уборки урожая.

В роты, батальоны и полки хлынули целые армии всевозможных агитаторов и шпионов. И особенно успешно разложение армии шло там, где давно уже не было побед, и солдаты уже начинали приходить в состояние одури от бесконечного пребывания в окопах.

Понятно, что против «Декларации» выступили все здравомыслящие военачальники, а военный министр Гучков отказался подписывать ее. Но... свято место, как известно, не бывает, и ее подписал сменивший Гучкова А. Керенский. В знак протеста покинул свой пост и Верховный главнокомандующий М.А. Алексеев. На его место пришел боевой и совершенно не понимавший ситуации генерал Брусилов. Кто был инициатором этой самой «Декларации»? Поименно всех ее «авторов» и сегодня нельзя назвать, но то, что во главе их стоял Керенский, несомненно.

Конечно, новое правительство пыталось что-то делать. Но... все было напрасно. Зажатое тисками обязательств старым административным аппаратом и царскими чиновниками, оно было обречено, поскольку не могло установить демократический мир и удовлетворить требования солдат и рабочих. И теперь, когда в правительство вошли представители Петросовета, он сам оказался в незавидном положении.

Созданный для защиты интересов трудящихся и состоявший из коалиции социалистических партий, он даже при всем желании не мог иметь у них авторитета. Да и как он мог давить на то самое правительство, в котором был сам представлен? Отразилось такое положение дел и на партиях эсеров и меньшевиков, поскольку произошел раскол между теми, кто поддерживал министров-социалистов, и теми, кто был настроен против них.

Ну а больше всех от создания нового правительства выиграли большевики. Именно они оставались единственной партией, которая не была представлена в беспомощном кабинете министров, и предлагали именно то, в чем тогда больше всего нуждалась страна — мир любой ценой.

Так начался тот самый процесс, в результате которого большевики начали завоевывать доверие все большего числа солдат и рабочих и выходить на первые роли в Советах. Медленно, но верно отвоевывали они у эсеров деревню. И после того как лидер правых эсеров Чернов стал министром сельского хозяйства, делать это стало намного проще. Правительство решило ничего не предпринимать в аграрной политике до созыва Учредительного собрания.

Ленин мгновенно увидел в этом решении свой шанс и опубликовал в «Правде» открытое письмо к делегатам съезда крестьянских депутатов. Не мудрствуя лукаво, все свои рассуждения он свел к самому насущному вопросу того времени: «Следует ли помешать крестьянам на местах немедленно брать всю землю, не платя помещикам никакой арендной платы и не дожидаясь Учредительного собрания?»

Об этом он говорил и на открывшемся в мае 1917 года Всероссийском съезде крестьянских депутатов, где объявил себя заступником «сельскохозяйственных наемных рабочих и беднейших крестьян» и призвал к превращению крупных помещичьих имений в образцовые хозяйства «для общей обработки земли сельскохозяйственными рабочими и учеными агрономами».

Да, на съезде пока еще доминировали эсеры, они дружно голосовали за поддержку Временного правительства, и тем не менее Ленину удалось вбить, пусть пока еще и небольшой, колышек между крестьянскими массами и их основными заступниками.

В мае произошло и еще одно событие, которое имело далеко идущие последствия как для развития революции, так и для самого Сталина. Именно в эти дни в столицу прибыл Троцкий, что, конечно же, изменило расклад сил в большевистском руководстве.

Мы расстались со Львом Давидовичем в декабре 1905 года, когда он оказался в «Крестах». На суде он, по словам Луначарского, вел себя «необыкновенно картинно и героически». Что не спасло его от вечного поселения в Сибири с лишением всех гражданских прав.

На этот раз Троцкий бежал прямо с этапа, и этот побег «на оленях в девственной снежной пустыне» остался «одним из лучших воспоминаний» в его жизни. А 30 апреля 1907 года он уже оказался на V съезде РСДРП в Лондоне, где впервые встретился со Сталиным, на которого не обратил никакого внимания. Вторая эмиграция Льва Давидовича продолжалась ровно десять лет, и за эти годы он сумел стать «своим» у социал-демократов Германии, Франции, Швейцарии и Англии.

Оно и понятно, ведь он постоянно общался с такими величинами европейского революционного движения, как Цеткин, Люксембруг, Либкнехт, Меринг, Бауэр, Раковский, Платтен и создатель теории перманентной революции Бернштейн. В Париже он сошелся с Антоновым-Овсеенко, который на долгие годы станет одним из самых близких ему людей.

А вот с Лениным Троцкий встретился только однажды: в Циммервальде, где 38 делегатов-социалистов от воюющих и нейтральных стран вырабатывали свою антивоенную позицию. Для самого Троцкого эта антивоенная агитация закончилась печально: французские власти выслали его в Испанию.

Троцкий не угомонился и, в конце концов, был посажен в тюрьму по обвинению в... анархизме. Однако испанские власти не стали входить в подробности и выслали «опасного анархиста» в Гавану. Лев Давидович воспротивился и 13 января 1917 года оказался в Нью-Йорке, где вместе с Бухариным и Володарским принял самое активное участие в работе газеты «Новый мир».

В это время из России стали приходить сообщения о событиях в стране, и почувствовавший запах жареного Троцкий решил вернуться на Родину. Однако увидевшие в нем опасного революционера канадские власти арестовали его и поместили в лагерь для военнопленных в Амхерсте.

И все же российская революция не была для Троцкого самоцелью. Как и Ленин, он оценивал события в России в международном контексте и уже тогда увидел в русской революции прелюдию мировой. Он повел себя весьма активно, и уже тогда очень многие помнившие Льва Давидовича по 1905 году угадали в нем возможного лидера грядущей социалистической революции, для которого, надо заметить, и по сей день не существовало никаких авторитетов. В те дни он много встречался с такими видными большевиками, как Скобелев, Луначарский и, конечно, Каменев, который был женат на сестре Троцкого Ольге.

Что же касается самого Ленина, то Ильич встретил его «сдержанно и выжидательно». Однако «июльские дни», по словам Троцкого, их «сразу сблизили». И когда он, вопреки мнению большинства большевистских лидеров, предложил бойкотировать предпарламент, Ленин написал из своего убежища: «Браво, т. Троцкий!» Но все это будет позже, а пока Троцкий присоединился к небольшой социал-демократической группе «объединенных социал-демократов».

Эти самые «межрайонцы» существовали целых четыре года и не примыкали ни к большевикам, ни к меньшевикам. Однако именно в те дни в группе наметился поворот к большевикам.