Напомнив о том, сколько было уже отречений у Зиновьева, Пятакова и Каменева, Сталин сделал единственно возможный из всего этого вывод: нельзя верить ни одному бывшему оппозиционеру. Как и всем этим томским, скрыпникам, ханджянам и фурерам, которые обнаглели до того, что покончили жизнь самоубийством только для того, чтобы «сохранить хотя бы крупицу доверия с нашей стороны», а заодно и замести следы, сбить партию с ее правильного курса и своим самоубийством не только обмануть ее, но и поставить в дурацкое положение! «Человек, — продолжал он иезуитствовать, — пошел на самоубийство потому, что он боялся, что все откроется, он не хотел быть свидетелем своего собственного всесветного позора... Вот одно из самых острых и легких средств, которым перед смертью, уходя из этого мира, можно последний раз плюнуть на партию!»

Да, ничего не скажешь, средство и на самом деле легкое, и идут на него, конечно, самые слабые. Что же касается самых сильных, то они, как это ни печально для них, продолжали одобрять все творившееся в стране и... покорно ждать своей очереди, чтобы плюнуть в партию из гроба...

Каков был из всего сказанного Сталиным вывод? Да очень простой: верить нельзя ни Бухарину, ни какому-либо другому оппозиционеру! Досталось и выступавшему после Сталина Рыкову, у которого вконец заигравшийся Сталин публично попросил прощения за то, что пощадил и его, и Бухарина и не предал их суду еще раньше.

Надо ли говорить, что после такого начала все выступавшие после рвали на себе рубашки и клялись изгонять и уничтожать людей с оппозионным прошлым повсюду, где они только будут обнаружены. Несмотря на всю опереточность и иррациональность всего происходящего на пленуме, он, в сущности, дал «добро» на продолжение репрессии не только в масштабах отдельно взятой страны, но и за ее пределами.

Тем не менее так, видимо, и на самом деле ничего не понявший Бухарин в последний день работы пленума подал Сталину заявление, в котором подвергал большому сомнению правомерность проводимых подручными Ежова следственных мероприятий. «Обвиняемому говорят, — писал он, — а мы не верим, каждое твое слово нужно проверять. А на другой стороне слова обвиняемых-обвинителей принимаются за чистую монету. Значит, защита поистине тяжела. Конечно, в общей атмосфере теперешних дней в пользу обвиняемого никто выступить не решится. А дальше? А на дальнейших этапах, после обязательного партийного решения, эта защита почти невозможна».

Однако Сталин и не подумал оправдываться. Он просто поймал Бухарина на слове. Вы говорите, что у вас не было очных ставок с оговорившими вас? Так получите же их! 7 декабря последнее заседание пленума было задержано на целых четыре часа, и все это время Сталин, Молотов, Ворошилов, Микоян, Жданов, Андреев, Каганович и Орджоникидзе слушали показания привезенных из тюрьмы на встречу с Рыковым и Бухариным Куликова, Пятакова и Сосновского.

Надо ли говорить, о чем поведали все эти сломленные в застенках НКВД люди своим мучителям. Ну а затем случилось неожиданное. Выступая от «имени Политбюро», Сталин заявил, что его члены не могут «начисто принять» показания врагов народа. А посему вопрос о Рыкове и Бухарине следовало считать не законченным. Что же касается «дальнейшей проверки», то она была возложена на «доброго человека с чистой совестью» со всеми вытекающими для обвиняемых из этого последствиями...

Закрывая пленум, Сталин сказал: «О пленуме в газетах не объявлять». На вопрос из зала: «Рассказывать можно?» Сталин под общий смех ответил: «Как людей свяжешь? У кого какой язык!» Почему Сталин не покончил со своими противниками здесь же, на декабрьском пленуме? Все возможности у него для этого были.

Но, как видно, полюбивший иезуитские методы бывший семинарист еще не насладился в полной мере тем «разбитым» состоянием, в котором пребывали после пленума Рыков и Бухарин. Знал, отныне они навсегда потеряют покой и будут вздрагивать при каждом шорохе...

В те же дни была принята и написанная бедным Бухариным Конституция. Заседание съезда Советов превратилось в самую настоящую раболепную вакханалию, и уже привыкший к безудержному славословию Сталин с иронической улыбкой смотрел на бесновавшихся перед ним людей.

«Все поднялись с мест и долго приветствовали Вождя, — писал в своем письме в «Правду» рабочий А. Суков. — Товарищ Сталин, стоя на трибуне, поднял руку, требуя тишины. Он несколько раз приглашал нас садиться. Ничего не помогало. Мы запели «Интернационал», потом снова продолжались овации. Товарищ Сталин обернулся к президиуму, наверное, требуя установить порядок, вынул часы и показал их нам, но мы не признавали времени».

21 декабря Сталин с необыкновенной пышностью встретил свой пятьдесят восьмой день рождения. «Масса гостей, нарядно, шумно, — писала в своем дневнике М. Сванидзе, — танцевали под радио, разъехались к 7 утра». А вот Новый, 1937 год Сталин, по словам той же родственницы, встречал куда более сдержанно. Как видно, все силы гостей были отданы дню рождения. Что-что, а попить водочки члены Политбюро любили...

«Встречали Новый год у И., — писала Сванидзе в том же дневнике. — Члены Политбюро с женами и мы — родня. Вяло, скучно. Я оделась слишком нарядно (черное длинное платье) и чувствовала себя не совсем хорошо... Все было более скромно, чем 21-го, думала, будет наоборот». В отличие от самого Сталина, повеселевшая страна встречала Новый год радостно и даже и не догадывалась, что эта новогодняя ночь уже разделила их на живых и мертвых...

Новый год начался неудачно. М. Рютин, которому Сталин дал задание «подготовиться» к новому «открытому процессу», отказался давать какие-либо показания. Он и на самом деле повел себя мужественно. Прекрасно понимая, что он уже не жилец на этом свете, Рютин несколько раз пытался покончить с собой в тюрьме. В конце концов, Сталин махнул на него рукой. 10 января одиночное дело Рютина было рассмотрено на закрытом судебном заседании, а еще через полтора часа он был расстрелян.

Пройдут годы, и очень многие увидят в Рютине борца со сталинской деспотией. Напрочь позабыв при этом, что именно он явился одним из главных творцов «обстановки морального, психологического и физического террора» против «инакомыслящих». Выше уже говорилось о проведенной 7 ноября 1927 года оппозицией во главе с Троцким, Зиновьевым и Каменевым демонстрации в знак ее несогласия с линией Политбюро. А теперь ознакомимся с воспоминаниями очевидца произошедших событий в тот день на Красной площади.

«Около 11 часов на балкон Дома Советов... поднялись член ЦК ВКП(б) Смилга, исключенные к тому времени из партии Преображенский (член РСДРП с 1903 года, в недавнем прошлом кандидат в члены ЦК), Мрачковский (член РСДРП с 1905 года, крупный военачальник) и другие. Они обратились к манифестантам с речами. На балконе висел лозунг «Назад к Ленину!» Из колонны слышалось «Ура!»... Но тут на автомобилях прибыли секретарь Краснопресненского райкома Рютин... и другие члены МК ВКП(б)...

В Смилгу и Преображенского полетели картошка, палки... За «артподготовкой» начались «военные действия»... Атаковавшие пошли на штурм квартиры. Первыми в подъезд ворвались Рютин, Вознесенский и Минайчев. Дверь сломали... Смилгу и Преображенского... начали избивать. Досталось Альско-му, Гинзбургу, Мдивани, Малюте, Юшкину. Изрядно помятых, их заперли в комнате и к дверям приставили караул».

Надо полагать, у того же Рютина вряд ли дрогнула бы рука, имей он тогда возможность расстрелять ненавистных ему оппозиционеров прямо в Доме Советов. Непонятно, почему, отказывая другим в праве думать самостоятельно, он присваивал это же самое право себе...

«Отряд не заметил потери бойца», и 23 января 1937 года начался второй открытый процесс, на котором главными действующими лицами выступали такие видные члены партии, как Пятаков, Радек, Сокольников, Серебряков, Лившиц, Муралов и еще одиннадцать человек. Почти все они в свое время являлись активными членами «объединенной» оппозиции, но затем «раскаялись», публично заявили о разрыве с Троцким и были восстановлены в партии.